Татьяна Соломатина - Одесский фокстрот

Городской этюд, навсегда оставшийся в апреле 2005 года, где мы были вместе. Вместе – не по факту того, что наши тела ели пиццу, отплясывали в ночном клубе и болтали всю ночь напролёт в съёмной однушке на окраине Киева. Городской этюд, написанный на том самом листе ватмана, что не только детям, но и всем желающим в той пиццерии выдавали вместе с цветными мелками. Этюд, написанный на листе ватмана моей любимой ручкой, тут же подаренной мною моему другу. Ручкой, подаренной мне моим мужем прежде. Этюд, написанный на листе ватмана, выброшенном официантами той едальни в мусор сразу же после нашего ухода.

Городской этюд, навсегда оставшийся в моём сердце.

Снился ли он моему другу сегодня ночью?

Наверное, нет.

Но это неважно.

Потому что этот этюд – навсегда.

В любом случае, он позвонил мне и сказал:

– Я знаю, что ты рано встаёшь!

И я сразу поняла, что он хочет меня видеть. И мало того – хочет. Будет рад.

– Мы сейчас смотаемся на Привоз, а ты пока иди к нам!

То есть можно расслабиться и спокойно допить кофе. И даже – когда раскочегарится кофе-машина – выпить ещё и какого-нибудь попсового капучино вдогонку классике – вечному, сваренному в турке на огне. Потому что «смотаемся» на Привоз в исполнении моих друзей может затянуться надолго. Хотя и мини-гостиничка находится на Екатерининской, угол Большой Арнаутской. От этого самого Привоза буквально в двух шагах. Но они же на Привоз не только «сделать базар», но и ещё на экскурсию. Как ходят туда все не одесситы. Как в музей. Хотя кому нужен Лувр, в котором висят двести пятьдесят изображений «Моны Лизы»? Причём все, разумеется, оригиналы. Кому было бы интересно «Сотворение мира» от Микеланджело, если бы одним и тем же «Сотворением мира» были бы расписаны все римские своды? Вот и я не понимаю, кому могут понадобиться сто пятьдесят сортов абсолютно одинаковой буженины. У Ван Гога подсолнухи всё-таки разные.

В конце далёких восьмидесятых и в начале таких же далёких девяностых двадцатого мои одногруппники, живущие в общагах и не имеющие мам и пап для покрытия нужд насущных, иногда подобным образом просто-напросто… подкармливались. Завтракали. Или обедали. Идёшь с утра в молочный ряд – и так того творога у тридцати торговок напробуешься, так у пятидесяти молочниц из крышечек понапиваешься – что уже и всё путём. Ходи сытый. Или после второй пары – в ряд с карбонатом… Пардон, с копчёным мясом, конечно же. До следующего утра можно сытно икать, наклевавшись пластиночек того мяса с острейших ножей. Можно было даже со ста граммами прийти. В ряд с соленьями. Там кружочек бочкового огурца, тут – капусты щепоть. Да-да, на водку всегда находилось. Се ля ви.

Но зачем ходить в музей с одинаковыми безликими джентльменами в котелках на голове – не понимаю. Даже любовь иных к американским экспрессионистам понимаю. Всё – искусство, как ни крути (если, конечно же, чувак с пульверизатором у полотна умеет и головы с капителями отрисовывать). А вот как можно ходить на Привоз на экскурсию – не понимаю. И никогда не пойму. Ну, то может я в детстве того Привоза объелась. Что для одних «фу-у-у!», то для других – «гречка, гречечка, где же ты?!» Хотя мои друзья на Бессарабский рынок имеют возможность в любой день пойти. Им Привоз – не экзотика.

Спокойно пью кофе, наблюдая неспешное течение слепящих глаза одесситок. Куда они в такую рань?

За соседний столик присаживается бодрый старичок с крутым портфелем. Начинает бодро излагать в мобильный деловые вопросы. Прямо вот так вот. С раннего утра. Старичок. С портфелем топ-менеджера вещает в потёртую старенькую мобилу «про транши».

Да и ладно. У меня тоже телефон потёртый. Вся семья при айфонах, а я – как нищеброд. Со стареньким «Сони эрикссоном». У меня – пока кнопки напрочь не сотрутся или сам телефон на части не развалится – нет охоты его менять. Просто потому, что я привыкаю медленно. Но надолго. К телефонам – надолго. К людям – навсегда. Ну, как «навсегда»… Пока смерть не разлучит меня с этими людьми. Или этих людей со мной. По крайней мере, хотелось бы думать, что всё будет именно так, и наша игра в дружбу продлится достаточно долго.

Старичок не мешает созерцанию. Возможно, он не отличает меня от кремово-голубой «маркизы»? За это и боролись!

Пью кофе минут сорок. «Пить кофе» – это не просто тупой физиологический акт быстрого насыщения кофеином должных биохимических структур. «Пить кофе» – это медитативная церемония ничуть не хуже чайной. Если не лучше. «Пить кофе» – это медленно. Это любимая ручка и текущий блокнот. Пить кофе – это тонкое сочетание кофеина с никотином, взаимопроникновения их и практически оргастического их слияния в некой пиковой точке.

Из блаженства вырывает трезвон.

– Ну ты где?! Мы уже вернулись с Привоза!

Не может быть!

Расплачиваюсь. Мерси. Встаю. Иду.

Стремительно иду ладьёй, не скача конём по шахматной раскадровке исторического центра Одессы. Чичерина… Или как её тогда/сейчас? По Чичерина – прямо от моря. Поворот налево под девяносто градусов – на Екатерининскую. После бессонной ночи и двух чашек кофе ещё никому не вредило пройтись стремительным пешком. Быстрым шагом, конечно же, извините.

Ещё пара звонков. Не то мой дружище ко мне внезапно воспылал, не то… Просто жрать хочет. Отсюда и молниеносный Привоз. И нетерпеливые звонки на предмет «ну ты где?!»

Проникнуть в мини-отель оказалось не так просто. Мой слишком часто беспокоящийся друг забыл мне сообщить номер кода на воротах. Пришлось набирать дополнительно. Набитым донельзя ртом он прошамкал мне код.

Мини-отель оказался просто выкупленными и отремонтированными квартирками в угловом крыле греческого балкончика, тянущегося по всему периметру второго этажа старенького одесского дворика. Пока я шла по двору, пока поднималась – из распахнутого окна, выходящего прямо на лестницу, на меня демонстративно, чрезмерно внимательно, с переигранным подозрением осмотрела старая усатая одесситка. О нет – она была недовольна не мною. Она была недовольна теми людьми, что выкупили угловое крыло и обустроили там мини-гостиницу, облагородив, насколько могли и понимали, и весь дворик заодно. Именно эти люди вызывали её глухое раздражение. И все, снимающие номера-квартиры. Скопом все, имеющие возможность. Так что и на меня смотрели вот так: «Негодяйка! Проститутка!» Потому что ну сразу же видно – здесь не живёт. Прётся к кому-то в номера. Понятно же, чем заниматься.