Валерий Еремеев - Тремориада (сборник)

– Тебе хорошенько выспаться надо после дежурства, так может, сделаешь мне подгончик? Я-то уже выспался.

Он, поняв о чём речь, согласился, но с одним непременным условием, что я впридачу возьму у него золотую рыбку.

– Надеюсь, ты её уже засолил? – усмехнулся Иннокентий.

– Нет, она, как и была – в трёхлитровой банке, – ответил Па-ма.

– Он чё, с вахты с рыбкой пришёл? – спросил я.

– Да, он ведь моряк, – сказал Па-ма, встав и направившись к плите. – На доке электриком работает. Говорит: утром на поддёв поймал.

– А ты куда её дел? – спросила Лиза у Па-мы, который, чуть размяв кончик сигареты, ткнул его в расшпарен-ную конфорку. – Под кровать, что ли, спрятал?

– А куда ж ещё спрячешь в однокомнатной квартире золотую рыбку? – сказал Па-ма и раскурил сигарету. Затем, уже от неё, папиросу. Вернувшись на своё место, он отправил сигарету в пепельницу, а папиросу передал Лизе. Она, потупив глазки, протянула ручонку и… О, женщины, вам имя – вероломство. Такой затяжки я ещё не видывал. Если бы она так воздухом дышала, в квартире давно закончился бы кислород, а окна вовнутрь прогнулись. Разум отказывался верить в то, что происходило на моих глазах. Уголёк рос, превращаясь в уголь, пожирающий потрескивающую папиросу. Я уже начал подумывать о том, что нам ничего не достанется, когда «деточка» то ли, наконец, насытившись, то ли смилостившись, дозволила и мне немного поучаствовать в процессе, начатом Па-мой.

– Сразу видно – человек некурящий, – сказал, поражённый Лизиными возможностями, Иннокентий. А я, вытянув руку через стол, выхватил из хищных пальчиков папироску и что есть силы затянулся сам. Но их у меня оказалось куда меньше, чем у «деточки».

– Курить надо бросать! – сказал мне Иннокентий, глянув на «L&M», лежащий на столе, когда я слегка подкашлянул.

В следующий раз мне вернулся лишь жалкий уголёк на гильзе, а Иннокентию и вовсе – привкус жжёной бумаги. Но наши покрасневшие глаза уже дарили друг другу улыбки в наполнившейся сладковатым дымом кухне.

– И чё? – чему-то радуясь, задал вопрос Иннокентий, слегка раскачиваясь на табуретке взад-вперёд и глядя прямо перед собой – в стену.

– Чё? – встрепенулся Па-ма.

Даже я не понял Иннокентия, поэтому меня вдвойне поразило то, что разъяснения дала Лиза.

– Он спрашивает: чё рыбка?

– Ах, рыбка… – Па-ма хлопнул себя по ноге. – Золотая, в банке, как полагается.

– Зови её сюда, познакомимся, – сказал я, переполняемый положительными эмоциями.

– С рыбкой? – хохотнул Па-ма.

– Всех остальных я уже знаю! – обвёл я счастливыми глазами присутствующих.

– Действительно! – поддержал меня Иннокентий. – На крайняк, как старуха из сказки, при своём останемся. Зови.

– Рыбка-а-а… – простонал Па-ма.

– Так сиделку зовут, чтоб «утку» сменила, – сказал Иннокентий.

– Сиделка, рыбка, исполни желание, смени утку, индюшку. Сделай уже что-нибудь! – захохотал Па-ма.

– То стонет, то хохочет, – озабоченно проговорил Иннокентий. – Неси рыбку, будем просить её, чтоб вернула то, что мы заложили.

– Чего заложили? – не понял Па-ма.

– Ты сейчас не поймёшь, но поверь, о тебе беспокоюсь! – был ему ответ.

– Ну, раз обо мне… – с этими словами Па-ма встал и удалился в комнату.

Вскорости вернулся и водрузил в середину стола трёхлитровую банку, наполненную водой. Там действительно была рыбка, только вот новый домик был для нее тесноват.

– Чё-то она какая-то вялая, – заметил я.

– Говорю же – завялить! – советовал Иннокентий.

– А ты уверен, что рыбка золотая? – спросила у Па-мы Лиза.

– Предлагаешь её надпилить? – хохотнул он.

– Я к тому, что, по-моему, это – бычок, – сказала она.

– И что? – невозмутимо согласился Па-ма. – Порода у неё такая. Вон, у Емели вообще – щука была, а чего вытворяла. Если дядя Фёдор сказал – золотая, значит – золотая. Он моряк, он рыбак – ему виднее.

– Н у, тогда загадывай желание, – сказала Лиза, сдаваясь.

– А мне ничего не надо! – развёл руками Па-ма.

– Я, вот, сегодня хочу напиться, – сказал Иннокентий и принялся разливать всем пиво.

– Великая новость, – усмехнулся я. – Кто ж не хочет?

– А я вот хочу как никогда – в усмерть, – развил мысль Иннокентий.

– Тоже мне, редкое событие, – заметил я. – Вот Па-ма нам денежку займёт до получки – и все дела.

Па-ма делал вид, что ничего не слышит. Разведя руки чуть в стороны, он держал в одной кружку, в другой – тлеющую сигарету, и присматривался к рыбке.

– А ведь действительно, бычок, – сказал он наконец. – Бычок в трёхлитровой банке – это не эстетично. Вообще, как у бычка, у него три варианта: быть действительно засоленным, второй – быть выкинутым и, наконец, третий – быть докуренным.

Па-ма завертел головой:

– Его кто-нибудь докуривать будет?

– Его, разве что, через кальян… – сказал я.

– Кальяна нет! – развёл руками, не выпуская пива и сигареты, Па-ма.

– Бычков ещё можно выводить попастись! – нашла вдруг четвёртый вариант Лиза.

– Ну, и пускай себе попасётся, в уголке, – сказал Па-ма и, допив пиво, взял банку да поставил под раковину, к пустым бутылкам.

Продолжили пить пиво и болтать ни о чём. Я, вспомнив увиденное по телику, сказал:

– А смотрел кто в «криминальных новостях» про добрую старушку?

– А разве такие бывают? – удивился Иннокентий. – Ну-ка, давай-давай, расскажи.

– В Мурманске, в одном дворе, поскользнулась бабка, – начал пересказывать я увиденное по телевизору. – Шла выносить мусор, в большом таком пакете, а тут – гололёд. Упала, да так неловко, что ногу сломала, встать не может. И представьте: чего только не бывает! Казалось бы, как в сказке – на счастье бабульки, у соседнего подъезда «скорая помощь» стоит. Врачи как раз из подъезда выходили, на вызове у кого-то были. Видят – старушка упала; они, естественно, к ней. Суетятся вокруг бабушки: типа, как дела, да где болит? А одному белому брату она, вроде как, и не интересна вовсе. Таращится он на мусор, который та выносила и при падении, рефлекторно размахивая руками, совершенно случайно отшвырнула в сторону.

– П-п-пр! – попытался сдержать смех Па-ма. – Реффлекторно, – выговорил он и заржал по-настоящему.

Секунды две Иннокентий смотрел на него серьёзно, после чего тоже захохотал, согнувшись и чуть ли не стукнувшись лбом об стол. К ним присоединилась Лиза, смех её был неестественно тонок по сравнению с голосом. Кажется, именно поэтому меня начало распирать изнутри и я, взорвавшись хохотом, привнёс гармонии в нашу смешливую кампанию. Мой рассказ прервался минут на десять-пятнадцать. Всякий раз, когда кто-нибудь, вроде бы успокоившись, спрашивал меня, типа:

– Ну, так что там, в мусоре-то было, который старушка… реф-ф-ф-ле-е-е…

И старая картина повторялась. Мои друзья вновь начинали смеяться до слёз и я, естественно, вместе с ними.