Виктор Бычков - Варькино поле

– Вот ещё чего не хватало: чтобы молодая барыня добиралась до родительского дома с оказией?! Побойтесь Бога, Евгения Станиславовна, – незлобиво укорял хозяйку пожилой немец. – И прошу не забывать, в какое неспокойное время живём. А вы так с ребёнком… У нас, русских, забота о детях и стариках в крови. А уж о такой прелести, как наша красавица и умница Варенька – сам Бог велел.

– Ну-ну, – улыбнулась барыня, и добавила с легкой иронией:

– Особенно у вас – русских, Генрих Иоаннович.

– Сколько можно просить, Евгения Станиславовна? – обиженно произнёс управляющий. – Зовите меня Геннадий Иванович! Покойный Илья Васильевич так и обращался ко мне, царствие ему небесное. За что я и был предан вам вот какой десяток лет. И отец мой, и дедушка на совесть трудились управляющими во благо Авериных. А уж как я обожал Илью Васильевича… Как сына родного! Вот как! И к вам так же… А вы всё норовите с самых первых дней появления в этой семье оскорбить и унизить меня.

– Будет вам, Генрих Иоаннович, – отмахнулась в очередной раз барыня. – Вы, право, как девица на выданье: шуток не понимаете. Я это любя, с уважением… Так и быть: отправляйте экипаж за Варенькой. Только проследите, чтобы всё было по-немецки правильно. Да чтобы не напутали по-русски, как это уже не раз бывало у нас. И ещё: пусть кучер возьмёт кого-нибудь в помощь. Вдруг новые хозяева жизни на возок и коня позарятся…

– Не извольте сомневаться, Евгения Станиславовна, – управляющий отвесил еле заметный поклон, направился в людскую.

Вот и получилось всё по-немецки правильно: прибыла доченька.

– Слава тебе, Господи, – барыня на ходу осенила себя крестным знамением, слегка качнула головой в сторону иконы Божьей Матери, что висела в углу спальни, поспешила к выходу.

Прислуга уже тащила в дом чемоданы с вещами дочери, сама Варенька кружила на руках младшего брата Серёжу.

– Будет, будет тебе, Варвара! – Евгения Станиславовна придала голосу строгие нотки. – Не забывай, милая моя, что ты – девица, будущая мать. Помни о своём женском, материнском предназначении. Поставь этого недоросля! Не надорвись!

– Ма-а-а-ма-а-а! – дочь уже повисла на шее матери, целуя её, успевая восклицать:

– Как я рада! Как я рада, что вижу вас всех, нашу деревеньку! Тебя, моя милая-премилая мамочка!

– Ох, и подхалим же ты, Варвара, – незлобиво, больше по привычке, наигранно-строго бранилась, выговаривала дочери мать, ощущая внутри себя привычный прилив нежности к ребёнку: глаза увлажнились, перехватывало дыхание.

– Ты знаешь, – Варенька взяла маму под руку, направились в дом, – у Алексея в гарнизоне ужасные новости, – доверительно заговорила девушка.

– Что так? С Алёшей что-то? – вздрогнула Евгения Станиславовна, напряглась вдруг, почувствовав неладное, остановилась, с волнением ждала продолжения разговора.

– Нет-нет! Что ты! – постаралась успокоить маму дочь. – У него всё хорошо. Просто красные предъявили гарнизону ультиматум: сегодня к вечеру сложить оружие и подчиниться новой власти. В противном случае возьмут его штурмом. Вокруг уже стоят воинские части красноармейцев, я видела даже несколько пушек.

– Да-а-а, – барыня тяжело вздохнула. – По всем данным, нашему покою тоже приходит конец, – обречёно взмахнула рукой, прошла в дом, крикнула прислуге:

– Подготовьте барышне умыться с дороги!

Имение Авериных стояло на отшибе. Сама деревня Дубовка вытянулась вдоль небольшой, мелкой и узкой речушки Пескарихи, огородами почти примыкая к её берегу. Барское подворье вместе с пристройками, помещением для прислуги стояло у искусственного пруда с широкой земляной дамбой, что отгородила пруд от речки, почти полностью окружив водоём. Молодые дубки вновь заложенного парка только-только входили в силу, сиротливо ютились на южной стороне пруда рядом с кузницей. Сама дубовая роща начиналась на той окраине деревне, постепенно смешиваясь сначала с берёзами, а потом уж за выпасами терялась в сосновом бору.

События, происходящие за пределами Дубовки, будто и не касались ни самой деревни, ни бар Авериных: всё было тихо, рутинно, как и было до этого вот уже не один десяток лет. Разве что в четырнадцатом году призвали на фронт дюжину мужчин. И то к началу этого года последние из них уже вернулись обратно, пришли с войны. Двое – раненые, трое – травленые газами. Ещё двое лежат где-то в Смоленске в госпитале. А на троих пришли похоронки. Иван Кузьмин и Сашка Попов появились в деревне первыми, живыми и здоровыми, но при оружии.

Евгения Станиславовна интересуется событиями, знает, что в соседних волостях, в деревнях уже установили советскую власть, организованы её выборные органы. Повешен своими крестьянами в родовом поместье друг семьи и хороший товарищ помещик Кондратьев Владимир Иванович. Скориковы и Даниловы куда-то исчезли, не попрощавшись. Их имения сгорели ещё в конце семнадцатого года, как только докатились новости из Санкт-Петербурга. Увезли в неизвестном направлении настоятеля храма в селе Барсуково, что за рекой Пескарихой, отца Питирима сразу после февральского решения новых властей об отделении церкви от государства; семья священника перебралась к дальним родственникам в соседнюю деревню Конюхово, затаилась там. Церковь закрылась. Поговаривают, что в ней сейчас квартирует какая-то воинская часть красных: по-видимому, мир вывернулся наизнанку…

А вот Авериных Бог миловал. Здесь не только не создалась ячейка новой власти, но даже разговоров на эту тему не велось. По крайней мере, барыня не слышала об этом.

Несколько раз из уезда приезжали люди в кожаных одеждах, при оружии, с мандатами на руках. Говорили, что они представители новой советской власти, трясли перед глазами сельчан бумажками сомнительного происхождения, но с печатями такого же рода. Собирали местных жителей, агитировали… Однако крестьяне Дубовки в один голос заявили, что их вполне устраивает та жизнь, которую они ведут, которой жили их предки. Потрясений они не хотят. От добра добра не ищут.

Приходили эти люди и к ним в имение.

– Мы – как все, – отвечала им Евгения Станиславовна. – Решит деревенька быть под вашей властью – ну, что ж, так тому и быть. Кто я без своих крестьян? – задавала вопрос гостям и сама же отвечала на него:

– Без наших крестьян я не барыня Аверина, а простая русская баба. Так что, всё решит народ. Как он, так и я. А что у вас есть против простой русской женщины? Какие претензии? Вы думаете, что я не умею работать на земле? Полноте! Посмотрите на мои руки: это руки крестьянки, а не барыни. Иль буду цепляться всеми способами за имение? Окститесь, милейшие! Род Авериных всегда был состоятельным, но никогда не был жадным. И умел работать, не покладая рук. А уж под какой властью трудиться? Да разве ж в этом смысл жизни?! Русь – вот она! Была и останется, кто бы над ней не властвовал.