Таньчо Иванса - НеСказки о людях, случившихся на моем пути (сборник)

– С неба? – охнула я.

– Почему с неба? – рассмеялась бабушка Лу. – Нет. Может быть ветром принесет, может, разговор-какой подслушаешь, может кошка на колени запрыгнуть. Вообще на самом деле весь наш мир – как сеанс у гадалки, только и успевай замечать знаки, символы, получать ответы… просто в этом дворике все так явно, что аж дрожь в коленках. Скажем я, когда отец изгнал меня из дому, бродила здесь и увидела, что ворота открыты, присела на той лавочке и стала размышлять, как мне теперь жить дальше. А тут какой-то пузатый мужик в растянутой майке на балконе громко в запале крикнул, обращаясь к своей супруге: «Вот лет через сорок посмотришь, что он тебе ответит!!!». Кажется, они обсуждали своего сына. Так-то.

– А вот этот фонарь, – продолжала бабушка Лу, указующим перстом направляя мой взгляд на старомодный пятигранный фонарик, висящий над входом в кафе в подвале грязно-серого пятиэтажного дома, – он знает все на свете, а никому рассказать, бедолага, не может. Только светит печально с вечера до утра. Но прохожим его меланхолия, прямо скажем, неинтересна.

– А в этом доме на третьем этаже живет собака, которая пока спит является не просто собакой, а СОБАКОЙ ПРОФЕССОРА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО. И так ей интересно, что спит она двадцать три часа в сутки. Что бы ее хозяин с ней не делал, даже кофе пробовал ее поить – бесполезно. Раз в день проснется, выйдет во двор, сделает все свои дела и назад на свой коврик. Представляешь?

За сей поучительной беседой мы в тот день спустились к самому подножию. Путь этот венчал то ли магазинчик, то ли галерея, сейчас не вспомню, в витринах которого притаились еврейский портной и Проня Прокопивна, играющая на рояле. Это были, конечно же, манекены, но в человеческий рост. Особенно умилял бант на талии барышни, огромный, почти как на кимоно у гейш. Бабушка Лу, ласково погладила стекло и шепнула:

– Ничего, скоро отдохнете.

Я удивилась.

– А чему ты удивляешься девочка? Эти двое – лучшие из своего клана. Они согласились позировать туристам только с условием, что три недели в году им предоставят оплачиваемый отпуск.

– Оплачиваемый? Отпуск? Манекенам?

– Ну деньги им предположим не нужны, – улыбнулась бабушка Лу. – Но хозяйка каждый год запаковывает их в большой деревянный ящик и отправляет в Сочи к своей сестре. Там они загорают, набираются сил и возвращаются вполне себе довольными и жизнерадостными.

– Ммммм… – только и могла я сформулировать ей в ответ.

А потом бабушка Лу умерла. Нет, не сразу после этой нашей прогулки. Детские часы удивительно устроены, сейчас я думаю, что прошло чуть больше восьми месяцев – с лета до следующей весны. На ее высохшее тело, одетое во что-то очень странно-малиновое с перьями, падал мокрый снег. Провожающие зябко ежились и прятались под цветастыми зонтиками. Помню, что я не столько огорчилась, сколько разозлилась. Выходит, что никакая она не русалка; выходит, что она все наврала. И про дракона, и про гнома и про торговцев снами. Первый раз в жизни меня предали – так я решила. И единственно возможным способом отомстить за предательство было – забыть все.

Все, значит все, – говорила я себе каждый день до самого лета.

Я сказала – все, – напоминала я себе, слоняясь по одуревшему от жары городу.

Хватит уже, – ругалась я на себя, тревожа кроссовками опавшие листья.

И только к концу осени я смогла заплакать. Мои слезы смешались с ноябрьским дождем, а сердце болезненно сжалось. Кажется, именно той осенью я повзрослела.

Всю зиму и начала весны я грустила. Родителей пугало то, что я почти перестала есть и бегать, а вечерами сижу с выключенными лампами и смотрю на улочки, залитые тусклым светом фонарей, но они ничего не смогли поделать. Мама пожимала плечами, папа чесал в затылке, а вместе они решили, как и все родители, которые на все согласны лишь бы не вникать в проблемы детей, – переходный возраст.

А в мае следующего года я решила, наконец, определиться. Мне было важно понять, правдивы ли истории бабушки Лу. Потому что если нет, совершенно непонятно зачем все это было нужно. Конечно, я пошла в тот дворик, где можно получить ответ на любой вопрос. Долго сидела на лавочке. Мысли путались, сформулировать свой внутренний конфликт, замешанный на горечи и одиночестве, оказалось нереально сложной задачей для четырнадцатилетней девочки. Я просто сидела, смотрела в небо и ждала непонятно чего.

А потом ветер принес листок бумаги. Белесый тетрадный клочок с расплывшимися чернилами, заботливо расчерченный синими клетками, легонько стукнулся о мою туфельку. Я откуда-то знала, что это не просто мусор. Помню как, стараясь не обращать внимания на внезапно обнаруженный в груди гулкий будильник и трясущиеся мелкой дрожью пальцы, подняла листок. Как разворачивала его, неслышно шепча губами слово «пожалуйста». Как, не веря своим глазам, читала то, что в нем было написано; перечитывала раз за разом, пока до меня окончательно не дошел смысл ее послания: «Для того чтобы верить, не нужно знать наверняка, девочка. Для того, чтобы стать чем-то иным, нужно сначала распрощаться с тем, что тебе мешает. И наконец – встретиться могут только те, кто однажды расстался».

Кто однажды расстался, – твердила я про себя, пока поднималась с лавки.

В метре от меня на влажном от майского дождя асфальте желтела одинокая озерная лилия.

– Он появился в самом темном углу кухни. Кажется, за холодильником. Во всяком случае, первый раз я увидела его, когда он выкатился из щели между стеной и морозильной. Маленький комочек пыли. Хоть и слишком густой, чтобы его происхождение сразу стало очевидным. Подлетел к моим ногам. Я взяла веник и собралась, было, убрать это безобразие, но это чудо бытового хаоса поднялось в воздух, резко, одним прыжком и сразу на уровень моих глаз. И я увидела, даже тогда я могла в этом поклясться, увидела как он улыбается, а в щелках, где у людей расположены глаза и рот, просвечивал солнечный свет. Можешь считать меня сумасшедшей, но я почувствовала легкое сотрясание воздуха, как сквозняк, только на лице и поняла, что он пытается со мной заговорить. Смешно, – помню, подумала я. Помню еще, что почему-то не кинулась к телефону звонить в скорую психиатрическую помощь. Интересно почему. Ну да не важно. Ведь с тех пор у меня было много возможностей предать свое буйное воображение в руки специалистов по укрощению ему подобных. Я стала называть своего нового знакомца Пыленок. Ну, как цыпленок. Разрешила сидеть на шкафчике и перестала открывать настежь форточку, чтобы его не унесло ветром. Можно сказать подружились. Но вчера… Вчера я заметила, что он растет. И что становится…как бы так выразится… более плотным что ли. А нынче утром я увидела как в его плотности, словно в незаконченной скульптуре, просвечивают черты совершенно человеческие. Мало человеческие – мужские. И даже как-то сразу понятно стало чьи. Моего покойного бойфренда. Афериста, весельчака, сорвиголовы, который не дожил до своего тридцатого дня рождения каких-то два дня (можно подумать они бы что-то изменили). Погиб при невыясненных обстоятельствах. Все клялся мне в вечной любви, замуж звал. Видать не врал. Что же мне делать-то теперь? Ждать? Или лечиться? Подскажи, киска…