Таньчо Иванса - НеСказки о людях, случившихся на моем пути (сборник)

Разочарованный, гашу мерзкую, пакостную бяку и счастливо улыбаюсь:

– Что и требовалось доказать – гадость редкостная!

Сашка делает тоже самое и мы дружно смеемся.

Баристо приносит латте, он не стал на нем рисовать. Так и не решил что, наверное. Сердечки – вроде как намек, смайлики – все больше для юношей и девушек, листики – тридцатипятилетним мужикам – не комильфо, хотя в моей чашке белая пена образовывает нечто, похожее на символ солнцеворота, а в Сашкиной, как я вижу – ветер в пустыне… Может так и задумано?..

– Видишь, высотку? – возвращаюсь я к тому, что хотел рассказать, пока не отвлекся.

– Да, – Сашка поворачивает голову, благо мы на улице, не внутри стеклянной будки, пусть и супер-пупер утрамбованой, обзор как на площади. – Эта? С рестораном на крыше? Кстати, почему мы не там? Офигительно было бы пить кофе и посмотреть на центр города с высоты двадцатого этажа! Практически с высоты птичьего полета.

– Согласен, но понимаешь, не обижайся – я замялся, пытаясь найти слова, чтобы выразить невыразимое, – я не хочу лишать себя красочных сновидений. Как раз об этом хотел тебе рассказать.

– Ааа… – заинтересовано выдыхает Сашка, выпивает американо одним глотком (че там пить-то, всегда удивляюсь)и принимается за латте. – Ну рассказывай тогда. Весь обращаюсь в слух.

Я представил огромное ухо, держащее в миниатюрной руке чашечку латте и расхохотался. Сашка непонимающе уставился на меня, но у дураков ведь мысли сходятся, так уж сложилось исторически, и тоже разразился громким смехом, едва не выплеснув напиток – так руки тряслись.

– Ладно, время – вода, – я внезапно успокаиваюсь. – Эта история специально для одной чашечки латте. И специально для писателя.

Есть такие истории. Они короткие, в них белая пена мечтательности, сладость воспоминаний и горечь невозможности вернуться, пережить все заново. Поэтому… чего тянуть… вот тебе моя история.

– Я ходил мимо этой высотки каждый день, я тебе говорил уже. Минимум четыре раза. В школу, домой обедать, в школу искусств и обратно вечером. Дом этот только построили, а ресторан на крыше – только открыли. Когда бы я ни проходил мимо этого здания – как видишь, ничего особенного, кроме, как сейчас говорят, «пентхауса» с плетеными столиками – оттуда, сверху, всегда доносились итальянские песни. Помнишь? Андриане Челентано, Аль Бано и Рамина Пауер, Тото Кутунье…

Впрочем эти хиты, благодаря виниловым пластинкам доносились тогда почти из каждого окна, вместе с Высоцким, а мои родители тогда уже имели бабинный магнитофон и слушали Розенбаума и братьев Жемчужниковых так, чтобы мы с братом не услышали не дай бог, то есть чаще всего по ночам. Но стены… Ох уж эти стены хрущевок… чего только порой не слышалось из-за них, из соседней комнаты, или квартиры, смотря где стояла кровать…

И сейчас, едва по Авто-радио слышится хриплый голос Розенбаума и Вилли Токарева, я вспоминаю своих родителей, а итальянская эстрада всегда ассоциируется у меня с морем. Уж не знаю почему. Может быть потому, что каждое лето мы ездили всей семьей в Крым и там тоже отовсюду играли эти непонятные, но такие милые песни…

И вот когда появился тот ресторан на крыше, и его музыка, проходя мимо я всегда ловил себя на мысли, что стоит мне туда забраться, на самый верх, я увижу море, синее-синее, теплое-теплое. Особенно зимой меня радовала такая перспектива. Но я всегда боялся и разочароваться и поэтому никогда… то есть вообще – никогда… даже не думал проникнуть внутрь и подняться в тот ресторан.

И, наверное, поэтому, то есть, потому, что я так и не решался реализовать единственное сильное желание своего детства, я стал часто видеть этот сон. Как иду я по этой улице, совершенно пустой и залитой солнечным светом, вдыхая горячий летний воздух и чувствую каждой клеточкой отсутствие ветра. Но я знаю, что все изменится, стоит мне подняться на ту крышу и сесть за ротанговый столик у самого ее края, у высокого железного бортика. Тогда будет и влажный морской ветерок и запах водорослей и йода, и мне будет хорошо, навсегда-навсегда…

Мне тяжело двигаться в том сне, ноги словно свинцом налиты, но я все равно иду. Знаю, что поставлено на карту. Знаю, что море в пыльном жарком летнем Киеве, здесь, по соседству с Золотыми Воротами, можно увидеть только с той крыше. И, Господи, как же я хочу его увидеть, не только в том сне, но и вообще всегда… Мне нужно было родится дельфином, или по крайней мере рыбаком из сказки Пушкина. Я бы не обращал внимания на старуху, я бы глядел только на море… Прости, замечтался…

Так вот. Я могу полночи вертеться, засыпать, снова просыпаться, а потом заново продолжать двигаться наверх. В дом-то зайти не проблема, но во сне, в единственном его подъезде никогда не работает лифт и приходится подыматься пешком, каждый шаг дается с трудом, словно идешь по дну против течения, а вода достает тебе почти до шеи…

Как правило, под утро я добираюсь. И подхожу к краю. И всего на секунду, перед тем как зазвонит будильник и мне придется проснуться, я вижу бескрайнюю голубовато-зеленую бесконечность и чаек, горделиво парящих над ней. И в эту секунду счастье, морской ветер, отдающий яблоками и йодом, и эта бесконечность – неотделимы друг от друга…

Знаю, глупо, надеется, что так есть. Утром, я всегда понимаю, что Киев – не то место, где можно наблюдать подобные картины и чувствовать подобные чувства…разве что во сне… Но я так никогда и не был на этой крыше наяву. Я не хочу утерять способность видеть этот сон. Очень не хочу. Пусть даже он снится мне редко, раз в пару месяцев всего… И пусть я расстраиваюсь каждый раз, когда до меня окончательно доходит, что все это снова только сон…

– То есть ты уверен, что разочаруешься, если повторишь этот путь не во сне? – серьезно спрашивает Сашка. Его латте так и осталось нетронутым, как и мое. И тень печали скользит по его лицу, как и по моему. Странно, что она так впечатлялся, ведь это остатки детства во мне играют, редкая ремиссия в состояние мечтательности с долей уверенности, что все будет по-моему… пусть не сейчас, а когда-нибудь…

– А ты уверен, что нет? – огрызаюсь беззлобно. Все еще не могу вынырнуть.

И беру затушенную сигарету в рот. И раскуриваю, морщась от горького привкуса. Язык саднит – слишком уж интенсивные переживания ему достались с раннего утра, однако все эти «неземные» ощущения помогают мне вернуться к реальности – спасибо им большое.

– А может попробовать? – озорно подмигивает Сашка.

Вот же взялся на мою голову – писатель-фантаст хренов.

И ведь действительно – писатель, и действительно – фантаст. Так и познакомились. Он тогда только начал писать в своих многочисленных блогах, а я вдруг подсел на его писанину. Слово за слово, и пришлось мне крестить его первенца. А потом и дочь. А затем ему – становиться свидетелем на моей свадьбе. Бывает, ага.