Татьяна Булатова - Дай на прощанье обещанье (сборник)

Племянница еще чего-то пыталась прокричать в трубку, но Зоя Семеновна хладнокровно роняла свою на рычаг и, увидев собственное отражение в зеркале, как ни в чем не бывало заявляла:

– Плохая связь. Очень плохая.

На кухне Зою Семеновну ждал отдыхающий от «ста работ» муж.

– Все сидишь? – поинтересовалась она у супруга и нахмурилась. Тот ее не слышал. Он спал.

– Глухая тетеря! – прошипела Зоя Семеновна себе под нос и тронула мужа за отливающую синевой щеку. От неожиданности тот вздрогнул и в изумлении уставился на нее, спросонья пытаясь понять: кто это перед ним.

– Тося! – строго сказала Зоя Семеновна. – Ты ел?

Тося кивнул.

– А гречку достал?

И Тося снова кивнул.

– Пирогов, может, напечь? Юра зайдет, девчонки забегут после школы…

Тося пожал плечами и громко, с наслаждением зевнул:

– Как хочешь…

– Господи! – возмутилась Зоя Семеновна. – Ну что ты как старик?! Целый день сидишь-сидишь, как задница не устанет!

Тося не переносил грубости, поэтому поморщился и не очень внятно произнес:

– А я и есть старик.

Зоя с этим мириться не захотела, присела рядом, прильнула к Тосиному плечу и пожаловалась мужу:

– Как время-то бежит, господи!

Тося вздохнул и поцеловал жену в висок:

– Да уж…

Зоя зашмыгала носом и потерла глаза.

– Не плачь, – хрипло приказал Тося и отвернулся.

– Скажешь тоже, «не плачь», – заворчала Зоя Семеновна. – Ты старик. И я…

Она протянула вперед изуродованные полиартритом и пигментными пятнами руки, с пристрастием на них посмотрела и завершила горькую фразу:

– Ста-ру-ха… Жизнь прошла…

Тося молча покачал головой.

– Прошла-прошла, – как-то уже повеселее повторила Зоя Семеновна. А потом решительно заявила: – Прошла, да не закончилась. Ты вот только у меня… – сникла Зоя и с раздражением отвернулась.

Ой, ну как же она его любила! Как она его любила!

Высокий. Кудрявый. На баяне играл. Комдива возил. Перепить мог любого.

А теперь?

Это «теперь» зависло над Зоей грозным предчувствием, и в попытке прогнать его она с ожесточением загремела ложками в выдвижном ящике кухонного стола.

– На-ка, – заявила Зоя Семеновна и протянула мужу несколько ложек. – Почисть. Черные все. Перед людьми совестно.

Тося покорно протянул руку, принял ложки и аккуратно, чтоб ни одна не звякнула, положил их обратно в ящик:

– Потом.

– Когда потом? – сварливо полюбопытствовала Зоя Семеновна и с грохотом задвинула ящик обратно. – К поминкам?

– Ну что ты говоришь?! – возмутился Тося, на что жена рывком вытащила ящик и высыпала перед мужем все его содержимое.

– Чисть!

– Сказал – потом, – сказал он на полтона громче, и Зоя тотчас осеклась.

– Ладно, – неожиданно скоро согласилась она. – Не хочешь – как хочешь. Если тебе все равно, то…

– Мне, Зоя, все равно.

– Да тебе всегда все равно! Сядешь и сидишь. В окно, как старая бабка, смотришь. Како-о-ой интерес?! Не пойму.

Тося не удостоил жену ответом и медленно выбрался из-за стола.

– Пойду отдохну.

– А то ты уработался, – проскрежетала Зоя Семеновна, недовольная отказом мужа.

Тося, покачиваясь и шаркая, пошел по коридору на выгнутых колесом ногах, осторожно касаясь стен, затянутых в нарядную немецкую клеенку вместо тусклых отечественных обоев. Благодаря ей стены казались стеллажами экзотической фруктово-овощной лавки.

– И вот всегда так… – пожаловалась Зоя невидимому собеседнику, «сидящему» на Тосином месте. – Всегда-всегда. Вечно все только мне надо! Зойка – туда. Зойка – сюда. Зойка, подай. Зойка, принеси… А Зойке кто принесет? Борька с Вовкой? Никто ничего Зоеньке не принесет, – посочувствовала она сама себе и расстроилась окончательно.

Всю свою жизнь она только и делала, что пыталась вырваться из замкнутого круга обстоятельств, определенных самим фактом, как считала Зоя Семеновна, ее «неблагородного происхождения». Наделенная от природы недюжинными способностями, она могла бы горы свернуть! А на деле все ее силы были отданы тому, чтобы переписать свою биографию набело.

«Какие крестьяне в роду? Никаких крестьян! Отец кучер? Так это же не крестьянин. Уклад один и тот же?! Хозяйство?! И что? Уклад один, а косточка другая».

Для этого даже итальянцы были придуманы, непонятно откуда в поволжской деревне взявшиеся…

Не помогла придуманная биография!

В двадцать с небольшим – вдова с двумя детьми, да еще и мать на ней… Ладно хоть старушка была нестроптивая.

Потом вот – Тося. Но женское ее, позднее, выстраданное счастье дети укоротили. То женятся, то разводятся, то пьют, то гуляют. Попьют-попьют, погуляют-погуляют, а потом – давай, мать, лечиться вези! И ведь еще упрекают, мол, Юрочке – третьему – все самое лучшее. И баян, и служба в Германии, и девчонки-отличницы. А кто виноват? Кто виноват, что не им все самое лучшее? Она виновата? Говорила: «Не женитесь!» Силком ведь никто не тащил! И что вот теперь? То рубль, то два. Работайте! Работайте, детки мои дорогие. Отец вот ваш работает, и вы работайте. И нечего водку жрать. Водка еще никого счастливым не сделала! И вас не сделает.

Опять же – город… Сначала деревня не та, теперь город не тот! Не хотела в нем жить Зоя Семеновна и всю свою жизнь лелеяла мечту о переезде в Москву. Один обмен за другим срывался. Но Зоя Семеновна не отчаивалась. А потом ей приснился он. Стоит она в храме Василия Блаженного, и вдруг входит Сталин и строго так говорит:

– Никогда тебе, Зоя, не жить в Москве.

И надо же, как в воду глядел Иосиф Виссарионович. Не жить! Точно. Борька-голубятник, ювелир, и тот в Москве не прижился. Жена выгнала. Домой прикатил. Таскается теперь туда-сюда. Только деньги зря разбрасывает. Не нужен он в этой Москве никому. Здесь хоть бы нормальную женщину нашел. А где ее найти? Три сына у Зои Семеновны, а ни одному с женой не повезло. Зато сами выбирали. Вот и навыбирали…

Пока грустные мысли прыгали в Зоиной голове, ее умелые руки просеивали муку, замешивали тесто, строгали начинку для пирогов. Руки жили отдельной от головы жизнью, и в том было Зоино спасение. Она никогда не унывала. Грустила, тосковала, сетовала, но при этом все время что-то делала. Не знала она, что такое прилечь, прикорнуть, ко двору спуститься, на лавочке посидеть, о том о сем с соседками потрещать.

– Я что, бабка?! – объясняла Зоя Семеновна внучкам свое нежелание сидеть рядом со старухами. – Мне что, делать нечего?

Девчонки смотрели на нее во все глаза и наперед знали ответы на все вопросы:

– Конечно, не бабка. Конечно, есть чего.

Но на предложение пойти с ними в кино, благо кинотеатр неподалеку, Зоя обычно качала головой и говорила с наигранной грустью:

– Я – пожилой человек… У меня больные ноги.

И у внучек не укладывалось в голове, как этот «пожилой человек с больными ногами» пять минут назад поменял обивку у всех стульев в доме и устроил своим любимицам разнос, услышав, что те называют ее между собой бабушкой.