Оксана Бердочкина - Книга движений (сборник)

Боль – это когда сердитая крайность, извлекает смертоносный фактор.

Верное утро снова выгоняет меня к трамвайным путям, трамвайные окна полны инея. Усталый взгляд насыщается осколками памяти. Мой белый город, что в осколках неконцептуальной архитектуры празднует очередную зиму, чтобы еще пуще состариться.

Завтра мать узнает про «Выручай», она больна менингитом, и уж нечего ждать. Девочка сляжет в постель, ей принесут ядовитое молоко, утонут страдания в оголенность штыков, и снова по горлу – ничего не дано, здесь нам ничего не дано. Идет месяц, она лепит из пластилина принцесс. Откинется, спросит: «Как успокоить боль, что рассказать ей?». Ну же ответь ей, ребенок усиленно ждет. Ей ждать нельзя! Я буду петь, и боль забудет себя, закружит в гармонии вальса, и тебе станет легче. Качели, великое солнце! Качели, по счету пятое лето, во рту «мирабель» – невозможная слива. Качели и запахи взрослых. Маняще пахнет костром, именно так я ощущаю диво.

Так кто есть прощенный для тебя: «раскаявшийся убийца» или «слепой мелкий грешник»? – Мать спросит боль. «Не обвиняй. Меня саму наказали», – ответит ей та.

После обеда того же дня в офисе зазвонил телефон.

– Какая добавка?

– «Зеленая» к новому году. Обидно. Нашу тоже срубили. Вот так вкалываешь весь год, потом в самый канун звонит некто «Речист» и навязывает свое непостоянное мнение. Рассказывает про смерть «Юриста», портит день рождения твоей «Голове» своими лукавыми расспросами. Догадки у него, видите ли!

– И о чем «Шмонь» спрашивала? Простите ваш непостоянный «Речист».

– Дааа… Видимо кто-то работал здесь, на месте «Поросенка», потом видно не сложилось. Знаешь, я, во всяком случае, ничего опасного не видел, мне спокойней, чем остальным. А те, что из договорного отдела, те, что наверху – все знают, но молчат. Господин «Макушка» еще с открытия здесь работал, а после ушел в никуда – лепить пельмени, не зря подлец пропал. Сам виноват, бывало, все присматривался к нам сюда, и были у него с «Головой» еще дела какие-то темненькие, частенько под ключом шушукались. А теперь? Болезнь швейцарского сыра, на уровне лба… На парашюте полетим?

В гостиной курят. Он говорит, что, Ортолан – это птица, известная нежным вкусом своего мяса. Что Новая Голландия – прежнее название Австралии. Затем спрашивает: «Как вам Эдгар По? Резонно господа?». Белиал – в Библии название злого духа. Бели-Берда – в английском значении FUM-FUDGE. Бартолин Томас – датский анатом. Иль детский? А впрочем, к черту всех! Ну, как вам Эдгар По? Все на «Б», и столько трюков.

– Он заткнется или нет? Нет, он заткнется или нет! Я сейчас убью его!

– Спокойно… Тише… нет, я верю, ты философ-моралист, но все же, давай заканчивай, с ним не шутят… вот с ним… Он все сказал… Да? Мы ведь за делом пришли, правда. Уже два часа здесь торчим, когда придет «Черный»? Или он не придет?

– Гони батарейку! Мне плохо, ты все врешь, «Черный» сказал в пять, значит в пять!

– Спокойно… Не шуми, сейчас разберемся! Так ты нам наплел, что он вышел, что у него встреча, и что вернется через двадцать минут так! Это было два часа назад! Так! И что же мы здесь делаем?

– Он все врет… Он все врет… здесь что-то не так… Черный обещал, что даст нам просто так, нужно только зайти. Где он?

– Спокойно… Спокойно, мне кажется, что у этого есть и без Черного…

– Ортолан – птица, известная нежным вкусом своего мяса. Вельзевул – библейское название божества филистимлян, защищавшего от укусов ядовитых мух. Позднее одно из имен властителя ада… Сожалею, но он на самом деле не придет. Можете убираться отсюда. У философа Бон-Бона побывал я как-то дома. Ну как вам Эдгар По, господа?

– Ты… ты что гонишь? – запутавшись, человек с сальным лицом зажался, упираясь в столешницу.

– Чем мог, я помог! Забудьте сюда дорогу.

– Я задушу тебя, где Черный?

– Навязчивый вопрос, вы слишком больны? Вам больно? Больно предательски или чертовски? Ладно-ладно, не суетитесь, вот здесь, кажется, есть что-то, мне просто интересно, знаете ли, интересно, смотреть на того, кто близок моему кровному. Черный мне много рассказывал о вас, и меня заинтересовали ваши судьбы, я вообще люблю все трагичное, так коллекционирую факты. У меня были серьезные проблемы, но я их уже разрешил. Черный посодействовал, вытащил без всяких, так что, я все прекрасно понимаю, особенно боль. Да как же я вам не сказал, Черный, знаете ли, в круизе, вот помог мне и сразу же на отдых отбыл! И как это я вам еще не сказал, что хороший слушатель может остаться. Вы же можете остаться? Смешно, но вы и вправду можете остаться.

– Ты кто? Ты кто? Брат? Брат… Кто ты? Спасибо, брат, но я ненавижу тебя и его, и это все, это все… Ты… Ты брат Черного? Или ты друг Черного? Ты мой брат? Честно, что мой брат?

– Кого ты спрашиваешь, он уже ушел, – шепнул ближайший, провалившись в помутнение.

Завтра под звуки забитого людьми трамвая отыщут в одной из московских квартир задушенное тело, с лицом – застывшее сопротивление. Все вскрыто. Недосчитанные вещи войдут в списки, полиглотом затронуто все не унесенное. Искажение быта просмотрится вдоль коридора, вскрытый паркет – относительный опыт, ведущий к закрашенной в «белое» двери, за которой еще кто-то есть. Через полчаса обнаружат еще двоих, не поверив, что «Черный» задушен не ими, и так далее, далее, про берега Австралии и нежное мясо особенной птицы.

«Бог знает Кто» зачаруется льдом, его окно покрыто всплеском инея, он слюнявит пастилу, рассматривая московские крыши, стоя в шерстяных носках. Вспоминает меня. Чувствует отдачу в руке, странно, когда-то он был птицей, попадал только так в яблоко-глаз, с расстояния, не верю. Он достает из кармана свою повседневную записную, пальцем поглаживает вертикаль, набирает выбранный номер и больно ждет. «Встретимся завтра вечером напротив Склифосовского, с собой возьмешь дело, погуляем немного. Купишь мне карту Москвы – это бонус знакомства. Объяснимся недолго, и где-нибудь в десять не спеша разойдемся. И не звони мне, если мой телефон у тебя высветился». «Так мне сегодня нужно! Объект надо устранить уже на этой неделе!», – растерянно упрашивал голос. «Сегодня я не могу, отдых…». «Бог знает кто» бросит трубку, оденется в новую одежду, соберет свою темную спортивную сумку и покинет неизвестную ему квартиру.

«Кипарис стащил пояс с Венеры», – вот так возмущается забывчивый глаз, потирая полку, где грелась от зимней стужи розовая пастила. Домовой? Никакого ущерба по существу.

Но прежде «Бог знает кто» войдет бегло в трамвай и в самый конец забьется, еще пока не расслаблена его память – он меня помнит. День отразится в стеклах его глаз, и он опять задумается обо мне. Его внутреннее желание заставит обернуться всем телом, к сидящей пассажирке примерно такой же, как я, но твердый затылок, что расселся за его спиной, так и не докажет наше сходство. Его будут терзать сомнения того, что я что-то знала о нем. Он снова вспомнит обо мне, как о яркой прохожей, ему вдруг станет интересна моя жизнь. Он то и дело будет воображать меня сидящей в кресле, то вдруг за ужином – я аккуратно отложила столовые приборы и мне уже скучно, и теперь я смотрю в окно, полное всплеска инея, так же как он, а после я снова куда-то иду. Он захочет вписаться в мой график жизни, но все, что он предположил, всего лишь вымысел его интеллекта и памяти. В данный момент мой образ явился целью, и я превратилась в прием, подавляющий его внутреннюю агрессию, прием природного страха перед будущим действием.