Галина Щербакова - Дочки, матери, птицы и острова (сборник)

Мне хочется, чтобы вы прочли про мои впечатления об Израиле, записанные за шестнадцать лет до его шестидесятилетия.

Май, 2008 г.

…Случится ли когда-нибудь поехать в Израиль, как в Грецию? Или Париж?

…Уподобимся ли мы американцам, бесстрашно свисающим в Иерусалимский раскоп точно с тем же чувством, что они свисали в Риме?

Сколько должно пройти в нас лет для возникновения чувства чистого туризма в Израиле? Сто? Пятьдесят? Сумеем ли мы изжить в себе филофобистическое нечто (тьфу!), что не дает просто поехать – и просто насладиться?

Я заметила: ни у кого пока так не получается. Греция, Париж могут удивить, потрясти. Нормально. Им можно. Вот, мол, сволочи, скажешь, сколько у них всего-превсего было и есть и к тому же чисто. И продолжаешь жить в существе своем отстраненно от увиденного, поскольку мы не отсюда, мы, так сказать, из Воловьих Лужков. У нас свои красоты и чудеса и своя воловья гордость.

Не то в Израиле. Он взрывает тебя изнутри – прямо в хромосоме. В тебе происходит все сразу – восхищение, обида, злость и клокот. Или клекот? Ну, не важно. Одним словом, звук, который – уже и мысль.

Это как если бы… Пример наглядный и для понимания простой каждому совку… Ты родился и вырос в коммуналке. У тебя была подруга из комнаты налево за сундуком и корытом. Вы ребенками вместе приклеивались к одинаковым горшкам. Пионерками вместе из зеленых тяжелых чайников наливали себе на кухне воду на завтрак. В комсомольской юности вы играли вместе в «Молодой гвардии». Она, подруга, – Улю, потому как брюнеточка. А ты – Любку, поскольку рыженькая. В сцене клятвы у вас была одна беда: от волнения остро начинали пахнуть подмышки. И вместо того, чтобы спаяться в экстазе в единую непобедимую малу кучу, вы от своего физического несовершенства расталкивали живой монумент. И учитель литературы, человек контуженный и нервный, взбегал на сцену и слеплял, сцеплял вас. «Вы – единое тело, – кричал он. – Единое! Без щелей!» А потом – представьте – та брюнеточка получила отдельную квартиру у излучины Москвы-реки. И вы ехали к ней в гости. Из той же коммуналки. Вас просто раздирали черные мысли, которых вы – будучи порядочной – стыдились. Вы взращивали в себе чувство радости за другого советского человека, но, чем сильнее вы качали этот насос, тем сильнее было воспоминание приклеенного к детской попке горшка и момент создания единого тела.

И едут, едут в Израиль гости, и стоит в их глазах нечто. В Греции бы турист говорил «ах!» и не думал: по размеру ли ему красивый греческий дворик? Произойдет ли сочетание и совмещение человека и мебели? Израиль очень, оказывается, свой. До обидности. Просто твоя часть. Его хочется приватизировать. Тогда почему одному альтернатива, а мне дуля с маком? Только подумаешь так, а «патриоты» уже закричали: вон! Всех вон! И чтоб глаза наши чистопородные «инородцев» не видели. И чтоб! И чтоб! И под этот истошный животный крик чемоданы защелкали престо, престо… Все правильно. У играющих на темы Фадеева уже подрастали внуки. Их хотелось спасти. Их надо было спасти. В стране, где кричат о породе, жить опасно. В Грецию и Амстердам ни нас, ни их не звали… И полетели деточки-внуки, унося в головенках самую загадочную из сказок: «Жила-была курочка-ряба. Снесла курочка яичко…»

И еще воспоминание на детской ладошке. «Сорока-ворона кашку варила, деточек кормила… Этому дала, этому дала, этому дала, а этому… Не дала!!!»

Вот так, на собственной старости лет, вдруг ударит в дых: и золотого яичка не сулила тебе народная мудрость, и вопрос кашки оставила открытым… Значит, все знала мудрость еще когда-когда.

А эти – улетевшие – сказки забудут. Где-то над Средиземным морем лопнет тоненькая ниточка, кольнет иголочкой в груди, ах, запей, деточка, зелененькой водичкой, все и пройдет… И курочка, и сорока-ворона…

…Вот и отправилась я в гости к внуку. Как ты там, мое солнышко?

И выяснилось в предсамолетном отстойнике, что нас – таких бабулечек, – может, даже и большинство. Из Смоленщины, Одесчины, Уральщины, Киевщины. На легкие плащи – все-таки летим на юга – крест-накрест по-деревенски намотаны платки. Мы их снимем, взбодрим дрожащими пальцами кудерьки, нарисуем на серых щеках румянец, оближем губки и…

– Сашенька!

– Данечка!

– Аленушка!

– Олежек!

– Стасик!

– Светочка!

– Асенька!

– Ванечка! Ванечка! Ванечка!

Милые! Милые! Милые!

Господи! Спаси их! Чистых евреев, наполовину, на четвертину, на осьмушку, похожих на негров и на корейцев, курносых, как Теркин, рыжих, как Пугачева, конопатых, смекалистых и двоечников. Они уже твои дети, Израиль. Спасибо тебе и прими нас в гости, совковых бабушек.

– Мадам! Зачем вы везете туда клюшку?

– Он всегда мечтал об импортной вещи.

– Но ведь Израиль вечнозеленый.

– Не говорите мне глупостей! Чтобы там не нашлось снега для ребенка? Сделают искусственный.

– Ну, разве что на три дня…

– Вам не пахнет?

– Нет.

– Спасибо!

Через час.

– Вам не пахнет?

– Нет. А что, собственно, должно пахнуть?

– Не должно. Три раза пергамент. Наволочка. Полиэтиленовый пакет дважды – туда-сюда. И трижды газета «Правда». Мальчик обожает сало. Но это между нами. Евреи все-таки.

– Настоящих евреев отличают по ауре.

– А шо це таке, барышня?

– Ну, это над головой.

– А! Бачив. Воны ходють в черных шляпах, а пид нею биле блюдечко. Прыдумають же! А Эсамбаев, нещасный, таку высоку кубанку носыть в саме пекло… Мы так уси отличаемся… Мы ж разни люды… Це вы кажете – аура? Говорють, шо есть и китайски евреи… Не чулы?

– А я принципиально женюсь на русской! Принципиально! Я свободный человек!

– Сынок! Мишенька! Ну, не ори так громко… Поедешь на Кипр и по-тихому женишься…

– Я не хочу по-тихому! Я хочу в центре Иерусалима громко жениться на русской как Свободный человек в Свободной стране.

– Но зачем так демонстративно, ты уважай…

– Себя! Надо уважать себя и свою свободу. У меня никого нет, честно, но, если говорить принципиально…

Первая фраза моего внука:

– Ты привезла с собой воды? У нас воды мало, а пить надо много.

Я плачу. Ты видишь, родной? С водой никаких проблем. Я нареву тебе целую речку.

Насчет воды. Ни разу нигде не было с водой перебоев. Ни в городе, ни в кибуце, ни в мошаве.

На берегу Мертвого моря в абсолютный несезон работал пресный душ и сверкали чистенькие туалеты. И потому в далекой от озера Киннерет квартире на любом этаже бьет тебя душевая струя, смывая слезы обиды за свое отечество. Ну, почему! Почему? В речных городах, в которых я жила, – Ростове и Волгограде – вода в домах подымалась только до второго этажа. Ночью, сонные и злые, мы дежурили у кранов, чтоб наполнить банки, кастрюли, ванную. Моя сестра в подмосковном Болшеве так живет до сих пор. Моя подруга в Ростове жила в обкомовском доме. Для них круглосуточно работал насос. Я столько могу рассказать про воду… (Это у меня пунктик.) Вернее, про ее отсутствие.