Александр Проханов - Время золотое

Теперь он сидел в архиерейских палатах, у настоятеля отца Филиппа. Тот, глядя в оконце на негасимую зарю, говорил:

– Мы, я помню, Андрей Алексеевич, как-то говорили о том, что Россия – мученица. Наша мысль сводилась к тому, что Россия своими страданиями Богу угодна и она через свои страдания укажет миру путь к Богу. Россия – миру спасение. Я с этим согласен. Вот только не вижу, как Россия, в которой, как вы говорите, поселился зверь, может стать миру спасением. Кто из нас, на ком грехи неотмолимые, может такое слово сказать, за которым мир пойдет? Не вы и не я, не схимник, не президент, не художник. Все слова как перезрелое яблоко. Снаружи румяное, а внутри червяк. Червяк поселился в России и точит, точит, пока Россия не упадет. Как же она, трухлявая, станет миру спасением?

– Не знаю, отец Филипп. Это мне не открылось. Я уповаю на чудо.

– И я уповаю, Андрей Алексеевич. Если рассуждать разумно и трезво, Россия погибла. Но если верить в Чудо, то Россия воскреснет. Я верю в пасхальное Чудо.

– Вы сами говорили, отец Филипп, со слов афонских монахов, что Россию ждет Чудо преображения. Явится дивный царь, который спасет Россию. Может, он уже здесь, среди нас, только мы об этом не ведаем?

– Я все вглядываюсь в своих прихожан, но будущего царя покуда не вижу.

Бекетов откланялся и, прежде чем вернуться домой, отправился на вечернюю прогулку. Городок, опушенный зеленью, казался нарядным, милым. Заборы и наличники были покрашены. В палисадниках земля была вскопана, и наружу лезли сочные стебли пионов. У калиток сидели старушки, шумели дети, и матери не могли их загнать домой.

Он шел по улице Мира со щербатым асфальтом. Когда-то это была улица Сталина, а до этого улица Троцкого, а изначально она была Воздвиженской, ибо вела за город, к Воздвиженской церкви. Среди домиков возвышался ампирный собор с колоннами, выстроенный в честь победы над Наполеоном. Он был обшарпан, в пятнах и строительных лесах, но купол в вечерних сумерках сиял позолотой.

Навстречу Бекетову попался часовщик, молчаливый сутулый мужчина, который раз в неделю карабкался на колокольню и заводил старинные часы. Они молча раскланялись.

В парке, в распустившихся березах, недвижно застыла заря. У оврага, полного фиолетовых сумерек, стояли два алебастровых оленя – памятник жителям, расстрелянным чекистами.

Бекетов прошел через парк и вышел на улочку, тихую и безлюдную, с домиками, в которых кое-где уже светились оранжевые абажуры. Навстречу ему шел мальчик. Худой, с нежной открытой шеей, с высоким лбом, на который опускалась светлая челочка. Что-то особенное показалось Бекетову в этом мальчике. Они поравнялись. Бекетов уступил дорогу. Заметил, что синие глаза мальчика широко открыты и он тихо улыбается своим мыслям, не замечая ни Бекетова, ни высокой березы, ни разбитого тротуара, словно идет не касаясь земли. Они разминулись, и Бекетов не мог понять, чем взволновал его этот встречный мальчик. Обернулся. Мальчик удалялся, и над его головой тихо золотился воздух.