Сергей Ануфриев - Мифогенная любовь каст

Я безмозглым родился, я не помнил себя,

На осиновый кол посадили меня.

Я как флаг развевался на птичьем ветру,

И капустные головы тихо шептали: «Умру».

Их с утра уносили и кидали в котел,

И раскачивал ветер мой осиновый кол.

И однажды Великая Буря пришла.

Рухнул кол. Я на землю упал. И земля приняла.

Обняла неказистое чадо свое,

Обняла, приняла. Обласкала, шутя.

И тогда я услышал, как ветер поет,

И я сам вдруг запел. И я пел, как дитя.

И земля мне сказала, и ветер сказал,

Очень тихо шепнул мне зеленый росток,

Что мне надо идти, что мне надо искать,

Что мне надо искать и идти на Восток.

Что по Желтой Дороге мне надо брести

Сквозь леса дровосеков и по маковым сонным полям,

Чтоб в Смарагдовом Городе ум обрести,

Чтоб сложить эту песню, чтоб спеть ее вам.

Я страданьями тяжкими ум раздобыл:

Думал друга порадовать умной своей головой.

Ну а друг обезглавил меня. Он меня загубил.

Ум мой в землю втоптал. И теперь он доволен собой.

Я премудрость обрел, я пришел на Восток,

Ну да разве найдешь благодарность средь страшных людей?

Видно, лгали мне ветер, земля и зеленый росток,

Видно, лгал мне Смарагдовый Бог-чародей.

Оглянусь я назад, на тяжкий и желтый мой путь:

Кто не лгал мне на этом пути? Не старался меня обмануть?

Мне не лгали лишь алые маки далеких горячих полей.

Они правду сказали: сон лучше ума. Так усни же скорей.

– Ну так и спи, нечего тут вопить! – сурово прикрикнул на голову Максим. – А то щас ногой по ебалу заработаешь. Голова Мягкого испуганно замолчала, лишь мальчишеские головы продолжали напевать, словно в трансе:

– «Мне не лгали лишь алые маки далеких, горячих полей.

Они правду шептали, качаясь: “Сон лучше ума.

Так усни же скорей”».

– Нам-то спать некогда, – произнес Бессмертный, потирая сухие ладони. – Напротив, много работы. Для начала разведем костер.

Парторга бережно уложили на землю, и его коллеги по «диверсионной группе» засуетились, закладывая дрова для большого костра. Но песня Мягкого взволновала Дунаева, точнее, даже не Дунаева, а Машеньку – она повернулась на другой бок в своей норке (которая теперь скрыта была в тесте бублика) и улыбнулась во сне.

Джерри снял заплечный мешок, перевернул и вытряхнул на землю содержимое. Здесь было немало всякой снеди и выпивки: большая бутылка самогона, заткнутая газетой, несколько немецких фляжек со шнапсом, банки американской тушенки, пачки немецких галет, две связки копченых окуньков и лещиков, весьма недурных на вид, картошка, помидоры и огурцы, облепленные землей, явно раздобытые где-то на огороде, и даже белый, немного зачерствевший хлеб-соль прямо с солонкой и измятыми рушниками, на котором неумело были выложены запекшимися изюминками слова Herzlich Wielcomen – видимо какие-то трусливые селяне где-то радушно встречали фашистов.

Все это добро Джерри свалил на землю со словами:

– После боя и закусить не грех.

Вскоре уже огромный костер пылал на пригорке. Гниловатые осиновые полешки чадили, и дым ел глаза. Радный достал котелок и стал варить кашу с видом опытного кашевара. В котелке поменьше кипела вода для «чаепития».

– Плесните мне кипятку, Глеб Афанасьевич, не сочтите за труд. Мне лекарства запить надо, – сказал Бессмертный, вынимая из кармана пижамы какие-то бумажные конвертики с порошками. Радный протянул ему походную кружку с кипятком.

– Что вы принимаете, Константин Константинович? – с любопытством спросил Джерри.

– А это… из больницы. У нас с этим строго, – неопределенно ответил Бессмертный.

– А зачем вы их пьете, разрешите узнать? Разве вы больны? – снова спросил Джерри.

Бессмертный посмотрел на него, словно не понимая.

– Я живу в больнице, – сказал он сухо. – Те, кто живут в больнице, принимают прописанные им лекарства. Разве это нужно объяснять? – И он ссыпал себе в рот с коричневой бумажки белый порошок.

Дунаев понятия не имел, что Бессмертного зовут Константин Константинович. Но теперь он убеждался, что члены «диверсионной группы» успели неплохо познакомиться с Бессмертным.

«Интеллигенция, – угрюмо подумал он. – Вот зачем он мне про интеллигенцию толковал. Сам, видать, из образованных. “Плесните мне кипятку, не сочтите за труд”. Им друг с дружкой сподручнее, чем с нами, людьми из народа. Он себе компанию подобрал, а не мне. Правильно пел Мягкий: не лгут только маки».

Мы по желтой дороге на Запад пойдем,

Мы везде прошагаем, где ты шел на Восток,

Твой родной, пожилой огородик найдем

И в пушистую землю втопчем юный росток.

Мы там ветер отравим и землю сожжем,

Чтобы впредь неповадно было лгать существам.

И лишь красные маки пощадим, сбережем.

С нами красные флаги пройдут по полям.

Станет миру светло и тепло от знамен,

Станет сонно от маков и прохладно от роз,

И тюльпаны стеною, и тени колонн…

И по иглам ума пробежится Мороз.

Пусть гвоздика, как гвоздик, торчит из груди,

Пусть кровавая струйка из-под шляпки бежит!

Пусть под шляпой закрылись глаза. Не буди.

Дай уму отдохнуть. Пусть и сердце поспит.

Джерри, Радный и Максимка оживленно выпивали и закусывали, вспоминая эпизоды минувшего боя. Больше всех ел Джерри Радужневицкий. Он жадно пихал себе в рот еду, запивая самогоном, но в разгаре трапезы вдруг вскочил и скрылся во тьме.

– Купаться побежал, – сказал Радный.

Бессмертный равнодушно сидел среди пиршества, без аппетита ковыряя кашу оловянной ложкой. Максимка же болтал больше всех. Возбуждение, овладевшее им во время боя, не оставляло его.

– Я как Мягкому Подносом башку срезал, так сразу в сторону Ржавого гляжу: как там ребята с ним ладят? Вижу: ребята ничего, держатся, но Ржавый все же наступает. А тут с другой стороны показался этот, Деревянный, а на носу у него вроде как бублик непропеченный. «Не Владимир ли это Петрович, феникс ясный? – думаю я. – Никак попал в оборот, парторг наш бедовый!» Что делать? И тут я гляжу в одну сторону и вижу: топор. Гляжу в другую и вижу: дрова. Дрова почти готовые. Осталось их только с топором поближе познакомить. Я свистнул: отступаем. Стратегическая передышка для рекогносцировки, вот как это называется.

Ну мы отошли в пространство и в пространстве шепчемся. Только Андрея Васильевича с нами нет. Куда-то исчез Андрей Васильевич и так до конца битвы и не появился. Не знаю, что он поделывал. Может, ему в бою с истуканами суховато показалось. Он у нас любит, чтобы все вокруг живое было. Большой любитель жизни. Ну, мы вдвоем с Глебом Афанасьевичем остались. Перешептываемся, прикидываем, как Железного на Деревяшку натравить. Глеба Афанасьевича смекалкой природа не обидела. Он быстро план составил. И получилось! Все получилось, как по писаному! Ну уж это вам, Глеб Афанасьевич, рассказывать.