Виктор Дьяков - Поле битвы (сборник)

Толя, не верь во все эти великодержавные призывы правительства, они своих детей никогда не пошлют в Чечню. Как их предшественники-коммунисты оплачивали моей и других простых русских женщин честью внешнюю лояльность „гордых народов“ к Советской Власти, так нынешние властители за счёт жизни и здоровья наших детей хотят удержать в составе России остатки колоний. Ты у меня на свете один единственный. Это проклятое государство в такой бедности держало основной народ страны, что даже двух детей иметь для большинства русских семей было проблемой. Зачем нужна такая колониальная система, где метрополия живёт хуже колоний, стоит ли из-за неё гибнуть? Я не хочу, чтобы Кавказ лишил меня и сына. Не будет тебя, я не смогу жить. Сынок сделай всё, что можешь и не можешь, но останься жив, хоть как, но останься. Толенька, будь осторожен, на рожон не лезь, старайся держаться подальше от опасности, лучше где-нибудь в тылу. Хоть не вызывайся никуда добровольцем. Надеюсь то, что я тебе разъясняла, удержит тебя от необдуманных поступков.

Но помни – они все нас ненавидят, даже если это и вполне благообразные внешне люди. Не верь им, им их „египетская тьма“ всегда милее нашей, российской. Ненависть к нам наследуется ими из поколения в поколение, независимо от их самих, между нами столько крови и взаимных унижений. По-хорошему, мы не должны жить в одном государстве, но до осознания этого в нашем обществе ещё очень далеко. Да обрусели, притёрлись к нам многие нерусские народы, Кавказ никогда не притрётся. А на равных мы не сможем сосуществовать, всегда будем друг друга унижать, мы на государственном уровне, а они нас на бытовом.

Поэтому сынок, если избежать столкновения с ними не удастся, то убей, убей без колебаний, убей, но останься жив. Я хорошо знаю их систему воспитания, – если не убьёшь ты, любой из них убьёт тебя, жалость там всегда считалась признаком трусости, слабости, поверь мне сынок. Остерегайся любого из них, даже женщину, старика, ребёнка – они все могут тебя убить. Лучше убей ты, выстрели первым, но останься жив и вернись! Я тебя не призываю мстить, я хочу, чтобы ты остался жив.

Твоя мама.»

П.С. Сынок, как получишь письмо, сразу напиши ответ, мне необходимо знать, что ты его получил. И ещё, обязательно сожги его.

Дроздов нащупал в кармане бушлата зажигалку, высек огонь и поджёг листы. Они полыхнули неожиданно сильно, едва не опалив пальцы. Он бросил бумажно-огненный клубок и смотрел, как тот догорал, свиваясь в чёрную золу. День сменили кратковременные сумерки. Впрочем, и в полумраке Дроздов видел хорошо, много лучше чем любой другой человек с нормальным зрением – его зрение было уникальным. Именно из-за зрения его прямо из военкомата направили в снайперскую учебку. Но там же вскоре выяснился и его несовместимый со снайперской деятельностью недостаток – он не мог плавно нажимать на спусковой крючок, что-то в нервной системе не позволяло. Курок он «рвал» и, несмотря на отличное видение мишени даже в относительной темноте, его пули всегда ложились выше, или ниже «десятки». В «яблочко» он попадал только тогда, когда долго целился. Отчисляя из учебки, ему объяснили: у снайпера в бою, такой роскоши, целится не спеша, никогда не бывает.

Дроздов выглянул за бруствер и стал смотреть в сторону «зелёнки», кустов у подножия горы, откуда обычно появлялась разведка «духов».

– Ты что, дырку в башке хочешь получить!? – крикнул со дна окопа своим лязгающим голосом Бедрицкий.

– Слушай «Бендер», а ты не хочешь прямо сейчас сделать ноги отсюда? – задумчиво глядя в прежнем направлении, спросил Дроздов.

– Это как… зачем? – голос Бедрицкого перестал лязгать и выражал крайнее удивление.

– Затем, что надоел ты мне, – спокойно ответил Дроздов и сполз в окоп.

– И куда же ты мне предлагаешь идти? – Бедрицкий расспрашивал уже с тревогой.

– Да хотя бы в расположение, в палатку… спать.

– Ты чё, меня же там как дезертира, а «деды», так точно отмудохают. Если бы ранение, какое лёгкое, в руку или плечо, так чтобы только кость не зацепить… касательное.

– Давай… я тебя раню, куда хочешь! – с жутковатой весёлостью предложил Дроздов и, схватив лежавший в специальной нише автомат, клацнул затвором. – Ну, куда… в руку, ногу, а может в глаз!? Наверняка комиссуют подчистую!

– Ты чё!.. У тебя крыша, да? Ведь не попадёшь как надо. А если искалечишь!? – Бедрицкий в ужасе отполз подальше.

Дроздов сумрачно рассмеялся и положил автомат.

– Ладно, не ссы, трясучка твоя опротивела, сколько можно дрожжи продавать… пошутил я.

– Нее… такие шутки не по мне. Тебе что-то мать написала? Ты после письма какой-то другой стал. Нее… я так и скажу там, что ты рехнулся, с катушек сошёл, – Бедрицкий задом, на четвереньках стал пятиться к ходу сообщения, потом резко развернулся и в полусогнутом состоянии по-обезьяньи собрался, было, бежать.

– Автомат свой и манатки забери, а то точно отмудохают!

Бедрицкий вернулся, схватил в охапку автомат, бронежилет, подсумок, вещмешок и вновь кинулся прочь, – ему казалось, что у него появилась веская причина покинуть передовую.

Темнело быстро. Минут через пятнадцать зазвонил телефон.

– Дроздов?! С тобой всё в порядке?!

– Так точно товарищ прапорщик, за время дежурства проишествий не случилось, – нарочито чётко, изображая служебное рвение, доложил Дроздов.

– Как это не случилось? Ты там что устроил, зачем ты этого урода напугал!? Он и без того придурок! – орал в трубку взводный.

– А какая разница, что с ним, что без него, – уже резче отвечал Дроздов. – Всё равно с него толку нет, забьётся в угол и всю ночь напролёт скулит да трясётся, сил уже нет терпеть его. Дайте кого другого. Сегодня же «духи» должны полезть, а с него какой помощник.

– Чего ж ты с утра-то молчал, мудак!? Где я тебе, на ночь глядя, замену найду!? Ну, уроды… Один торчать будешь!

– Лучше уж одному, – ответил Дроздов, отлично осознавая, что одного его не оставят, взводный расшибётся, но пришлёт замену.

Замены ждать пришлось ещё минут двадцать, к этому времени стало уже совсем темно, и с севера основательно потянул сырой противный ветерок. Новый напарник продвигался по ходу сообщения необычно осторожно, медленно: он нёс Дроздову ужин, и это был Галеев, оказавшийся на переднем крае в тёмное время суток впервые.

– Эй, Толян, слышь?!.. Это я, Галеев, рубон тебе принёс!

Дроздов как-то напрочь забыл об ужине, хоть чувство голода и стало его постоянным спутником. Повесив автомат на шею, кажущийся квадратным в бронежилете, держа в одной руке котелок, а в другой вещмешок, задевая стенки траншеи неловко висящим на ремне оттопыренным штык-ножом, Галеев с шумом, на ощупь пробирался по ходу сообщения.