Виктор Дьяков - Поле битвы (сборник)

– Но извините, откуда у среднего человека, тем более у пенсионера, есть деньги на то, чтобы издать книгу своих стихов или прозы? – задал резонный вопрос Рожков.

– Увы, здесь я бессилен что либо сделать. Союз Писателей, как я уже говорил, совсем не та, богатая всесильная организация, что была во времена Советского Союза. Нам денег едва хватает, чтобы печатать книги руководства Союза, ну и конечно их протеже. Так всегда было и будет, протекция существовала до нас, будет и после нас. Не скрою, к этому руководству принадлежу и я. Потому я и стал мишенью для анонимщиков, которые возомнили почему то, что я просто обязан чуть ли не собственным лбом пробивать их публикации. А я в нашем секретариате человек далеко не первый. Я и свои-то публикации не всегда могу пробить и напечатать, – Москаленко со своей обезоруживающе-дружеской улыбкой вновь развел руками.

– Поняяятно, – со вздохом протянул Рожков и опустив глаза вновь вчитался в лежащее перед ним письмо. – Вот вы упомянули, что протекция бессмертна. Прямо как мафия. Значит, основываясь на этом, вы и этой дочке заведующей библиотекой составили протекцию?

– В общем-то, да, посодействовал девочке поступить в институт, – ничуть не смутился Москаленко. – Ну и что с того? Вы же наверняка знаете, что всегда до трети студентов ВУЗов поступают по всевозможным звонкам, с помощью всевозможных «толкачей». Тем более в самые престижные, типа нашего Литинститута.

– Она, что талантливая девочка?

– Да нет, обыкновенная. Но поверьте, Игорь Константинович, в Литинституте, как в любом другом ВУЗе истинных талантов считанные проценты, остальные студенты обыкновенные, средние люди. И то, что благодаря моему содействию туда поступила еще одна средняя студентка, ровным счетом ничего не меняет, – опять совершенно спокойно и буднично пояснил свой поступок Москаленко.

– И все-таки, знаете… Литинститут мне всегда казался особым ВУЗом, – в голосе Рожкова уже чувствовались определенные зачатки возмущения, на откровенно циничную позицию собеседника. – Я всегда считал, что просто так без определенных задатков, по протекции в такой ВУЗ … это как-то. Потом ведь эти выпускники пойдут работать в редакции газет, журналов, в издательства. Они же будут определять, как станет развиваться наша литература дальше, и если редакторами станут вот такие, как вы сказали, средние… Они же запросто могут «зарубить» талантливого автора и наоборот напечатать бездарь.

Тон и слова Рожкова совершенно не действовали на Москаленко, казалось никто и ничто не могут его вывести из равновесия:

– Игорь Константинович, как вы думаете, в МГИМО много студентов поступало и поступает по блату?

Рожков не ожидал такого «красноречивого» вопроса, и в замешательстве молчал, словно остановился, налетев на невидимое препятствие. Москаленко не дождавшись ответа, заговорил вновь:

– И в советское время там подавляющее большинство студентов были «блатные» и «позвоночные», с «лапами», а сейчас к ним добавились те, у кого денег не меряно. И никакие способности или отличные аттестаты не играли и не играют определяющей роли. И что? Это как-то кардинально влияет на нашу внешнюю политику, или состояние нашей экономики? Поверьте, ни на что это не влияет. Ну, а если конкретно говорить о литературе, то бездарные редакторы всегда были есть и будут, и их гораздо больше, чем тех, у кого действительно имеется этот самый пресловутый «литературный слух». Но это вовсе не от того, что у нас в Литинституте много случайных студентов. Просто по статистике средних людей во много раз больше чем способных. А если учесть, что способные часто не реализуют свои задатки, в силу самых различных причин, то соотношение в пользу средних еще более увеличивается. И если вы считаете, что это несправедливо, то вы ошибаетесь. Мир держится на середняках, потому что их подавляющее большинство. Вот вы читали мои стихи? – Москаленко явно все более входил «во вкус» собственных рассуждений и, видимо, сейчас с удовольствием озвучивал свою собственную теорию «устройства жизни».

– Да, читал, мне в библиотеке дали ваши произведения, в той, где вы организовали студию.

– И каково ваше впечатление? – все также дружелюбно с «душой на распашку» спросил Москаленко.

Рожков вновь замялся, его воспитанность и тактичность не позволяли сказать то, что он думал о стихах собеседника. Но Москаленко и тут не стал дожидаться ответа:

– Судя по вашей мимике, они вам не понравились. Не смущайтесь, я и сам отлично знаю, что мои стихи многим не нравятся, а проза так едва ли не всем ее читавшим. Более того, признаюсь, мне самому часто не нравится то, что я пишу.

– Зачем же тогда пишите? – не смог сдержать удивленного вопроса Рожков.

– Ну, во-первых, так пишу потому, что лучше не могу. Да, я отлично осознаю, что Бог меня обделил талантом. А почему вообще занимаюсь литературой? Так ведь я осознал, что лишен этого самого таланта сравнительно недавно. Не более десяти лет назад. Но к тому времени моя литературная карьера была уже, так сказать, на мази, и менять жизнь было уже поздно, – вновь откровенно во всем сознался Рожков. – По-молодости ведь многие мнят себя гениями, а с годами, приобретая жизненный опыт, прозревают, но как говорится, поезд ушел.

– И все-таки, знаете… я всегда считал, что литература это не обычная профессия, где можно просто обладать некими навыками и стать неплохим специалистом. Это все же творчество, то есть совсем другая категория, – продолжал недоумевать Рожков.

– Вы, конечно, правы, но как бы это поточнее выразиться, правы лишь теоретически. Но на практике, увы, как говорил Гете устами Фауста: суха теория мой друг, а древо жизни пышно зеленеет. Я бы перефразировал это крылатое изречение применительно к нашей жизни: в теории на земле должны расти только полезные злаки, но в реальной жизни сорняков вырастает куда больше, – Москаленко вдруг как будто запнулся. – Впрочем, я, кажется, несколько отвлекся. Так вот, как и зачем я стал писателем. Вы не можете не помнить, что в Советском Союзе стать писателем было и престижно и довольно хлебно. Те, кому посчастливилось стать профессиональными литераторами, то есть вступить в Союз Писателей, а тем более, кто пробился в руководство Союза… они регулярно печатались и издавались и очень недурно за это получали. При этом наличие таланта было совсем не обязательно. Главное писать то, что нужно Партии и Правительству.

– Да, но сейчас-то я думаю совсем не так, нет того гнетущего идеологического пресса, – вставил реплику Рожков.

– Да, нет, но я не то вам хочу сказать, – впервые, в течении всего разговора Москаленко недовольно поморщился, и с лица его сползла гримаса безмерного дружелюбия. – Меня, тогда еще совсем молодого поэта, впервые побывавшего в Москве, на съезде молодых писателей, потусовавшегося в ЦДЛе… В общем, меня эта богемная жизнь тогдашних писателей спровоцировала и я стал из кожи лезть, делать эту самую литературную карьеру поступить в Литинститут. А сейчас… сейчас к сожалению кормушка уже не та, но тем старикам, кто всю жизнь стремился делать эту самую писательскую карьеру в рамках Союза Писателей, им-то куда деваться, в том числе и мне? Нам обратной дороги просто нет, – Москаленко уже смотрел перед собой с грустной улыбкой.