Инна Хаимова - Скитания души и ее осколки

И был момент, когда корчась от боли и рыданий, она написала ему, что не хочет жить и лучше уж закончить свои дни дома. Потом Неле было стыдно за минутную слабость, но вернуть написанное стало невозможным. Он уже читал ее записку. И ответ не заставил себя ждать. Письмо было резким, отрезвляющим, отражающим твердость характера мужа, которую она ранее не замечала. «Прошу, не пиши больше таких идиотских писем. Все-таки ты в больнице для того, чтобы отболеть и выйти, а не для того, чтобы загонять себя в гроб, а заодно, попутно, еще и других». Он писал и о том, что сейчас единственный смысл его существования – это дом-больница, от письма до письма, а она пичкает своим свинским поведением, позволяя себе подобные мысли, а тем более высказывая их. Потом, будто сменив гнев на милость, чтобы совсем не огорчать ее, словно, призывая к некоему благородству, уже писал: «Ох, Нелюша, Лелюша! Напрасно ты и обо мне хоть немножко не думаешь. Забыла, что мы совсем не собирались на тот свет. Поживем еще на этом!»

Женщина не чувствовала, сколько времени находилась около зеркала, стараясь заглянуть в свое будущее, которое принимало для нее одни и те же очертания необъятных зеленых просторов. Видения то уходили, то надвигались вновь, когда ее покой опять был нарушен голосами, раздававшимися около ее двери. Молодые люди обсуждали поездку в Иерусалимский лес на пикник. Особенно один мелодичный звонкий голос выделялся из этого хора, потому что он произносил только одно слово «шашлыки» В слове шашлыки ей почудилось что-то знакомое, интригующее, точно осознала, что не кусочки мяса, насаженные на железный шампур, она пытается вспомнить. А какой-то другой смысл этого понятия, совсем другие ощущения, приобретенные ею много раньше, совсем в другом месте и произносил это слово совсем другой человек. Она сосредоточенно прислушивалась к голосу за дверью, а сама мысленно твердила «шашлыки, шашлыки, шашлыки».

Эти слова никуда не отпускали, захлестывая, превращаясь в некую мелодию, навевая сочное тягучее однообразие звуков восточного базара, и даже какими-то неясными символами вырисовываясь перед глазами. И вдруг все выстроилось в нелепую фразу: «шашлыки, шашлыки, ах, куда вы меня привели». Словно ударило током.

Женщина действительно увидела восточный базар, но не тот, к которому она привыкла за последние десятилетия своей жизни, а в той стране, которую давным-давно покинула. Посреди базара находилась открытая чебуречная и…одинокий посетитель, уплетающий шашлык под дробь национального инструмента, отстукиваемую местным исполнителем. Посетитель был центром внимания, к которому стекались все лучи солнца, выделяя его в даже жгучем, южном колорите. Первое, что пронеслось у нее тогда в голове: «Викинг». Потом она так его и звала. Викинг был высок, голубоглаз, а его выжженный солнцем ежик волос, стал чем-то вроде маяка этого рынка, на который слетались местные знаменитости.

Он оказался очень насмешлив, предупредив, что день за днем познает здесь жизнь, чтобы потом облачить ее в красочные одежды стиха или на худой случай – рассказа или пьесы. Ничего нет проще, чем написать, глядя по сторонам. Особенно, несколько монологов. Все, как и жизнь – тот же шашлык.

– На идею нанизывай судьбы, а на рынке каких только нет. Слушай и запоминай. Вот видишь шампур – кусочек мяса, кружочек лука, еще кусочек мяса, еще кружочек лука – первое действие готово или маленькая новелла. Кусочек мяса – тот барашек, которого сначала холили, лелеяли, а, возможно, сразу прикончили. Кружочек лука – та горечь, сладкая надо сказать, что нашему барашку придавала остроту. Видишь вроде бы абсурд – а как гениально. Хочешь, сделаю из тебя драматурга. Учить писать стихи сложнее, но тоже можно набить руку, подбирая рифму. Вот, пожалуйста: «шашлыки, шашлыки, ах, куда вы меня привели».

Неля, от услышанного откровения, поразилась. На рынок попала случайно. Находясь в командировке, зашла купить разные мелочи для сувениров. Почувствовав голод, потянулась на запах шашлыков. Здесь он – лучезарный, улыбчивый, а главное – не такой, как все, кто ее окружал. Выяснили, что из одного города.

Неля когда-то, обложив жиром, выставив на мороз, превратила в камень свое сердце. И, если даже кому-то удавалось его разогреть, растопленный жир заглушал биение сердца. Но Викинг, был иной случай. Он заинтересовал ее своей несхожестью с другими. Да, и в искомый образ престижного человека новый знакомый в рваных сандалиях на ногах, никак не вписывался. Но что-то и впрямь было в нем солнечное, что заставило ее задержаться на рынке. Может – быть, тот самый ежик волос, выгоревший на солнце и напоминавший распускающийся подсолнух, который приковывал взгляд и пробуждал в душе какие-то неясные, неподвластные ей чувства. Они одновременно уехали в Москву, предварительно она записала на его коробке из-под сигарет свой номер телефона. Когда через некоторое время, после возвращения из командировки, он позвонил ей и предложил встретиться, она не отказалась, хотя и понимала, что он вроде бы совсем не тот, кто ей нужен.

Увидев Викинга в дверях своей квартиры – лишилась дара речи. Небрежно зашнурованные стоптанные ботинки, потертое куцее пальтецо, драная, из кроличьего меха ушанка, придавали ему скорее вид спившегося человека, чем вальяжно раскинувшегося на стуле южной чебуречной литератора. Да и соседи, выскочив из своих комнат на звонок, с насмешкой поглядывали на стоящего в дверях мужчину. Кто-то вслух произнес: «ну и чудище оторвала себе Нелька». Хотя соседи Нели так и не смогли смириться с чертами ее лица и не раз предлагали ей «убраться» в далекие земли, а она, огрызаясь, говорила, что они могут хоть треснуть, но никуда она не поедет, сейчас понимала, что они правы. Действительно, «оторвала чудище». Но тут он протянул зажатый в руке букетик цветов, затаивших свою южную печальную красоту, внезапно охваченных морозом. Что-то дрогнуло в ней, и она сказала: «Проходите!»

С этого момента он все больше и больше заинтриговывал ее, и как ей казалось, несовместимостью его образа и ее интересов. Она не успевала отойти от одного его «пассажа», как тут же «огорошивалась» другим. Чего стоила кокетливая «исповедальная откровенность» о двух женах и дочери, существующих одновременно, правда живущих в разных концах города. Когда Викинг с наглой безапелляционностью заявил, что «пожалуй» и ее, Нелю «зачислит» в штат своих жен, она сделается «третьей», ей стало, не то что смешно – просто неловко. Неловко за себя, что она сразу не дала понять этому человеку – какая разница, какая дистанция пролегает между ним и ней. Тем более его женами. Она их не знала, и знать не хочет. Если эти две дуры согласны его терпеть, установить график пребывания с ним, то ее увольте. Возможно, от такого, не разорванного круга, он и сбежал, заведя еще и ее.