Олег Рой - Человек за шкафом

– Поверьте, девушки, вы меня не разорите, даже если закажете все меню от корки до корки, – заверил он. Обращение «девушки» Тамаре и Марии понравилось, они заулыбались, и по этим улыбкам сразу стало легко представить, как обе они выглядели в юности.

Наконец, трудный выбор был сделан, заказали легкий ужин и по бокалу хорошего вина. Когда официант отошел от их столика, Мария повернулась к Меркулову.

– Так вы хотите, чтобы я рассказала вам об Оле Назаровой? – осведомилась она. – А что конкретно вас интересует?

– Все, – не задумываясь, ответил он. – Вся ее жизнь, вся судьба. Как вам уже сказала Тамара, все началось с большого шкафа… Но сейчас мне хочется узнать не только его историю, но и всю историю семьи Назаровых. Чем подробнее, тем лучше.

При упоминании о шкафе обе женщины почему-то сначала нахмурились, потом переглянулись.

– Ну, про шкаф вам, пожалуй, Тамара расскажет, – проговорила после паузы Мария. – А про Оленьку с удовольствием расскажу я. Мы с ней крепко дружили, с первого до десятого класса за одной партой сидели. Вы ведь, наверное, помните, что раньше раздельное обучение было? Мальчики учились в одних школах, девочки – в других.

– Помню, конечно, – кивнул Вилен. – Мне десять лет было, когда вышло постановление объединять школы. Помню, наш класс тогда разделился на две группы – одни даже рады были слиянию, зато другие ни в какую не хотели учиться вместе с девчонками, кое-кто даже хотел школу бросить…

– А вы, Вилен Петрович, в какой группировке состояли? – Тамара Яковлевна улыбнулась не без лукавства.

– Я держал нейтралитет, – с усмешкой отвечал Меркулов.

– У нас такого не было, – покачала головой Мария. – Может, потому, что мы были поменьше.

– Да и все-таки девочки, – поддакнула Тамара. – Девочки обычно и ведут себя в школе лучше мальчишек, и учатся успешнее. Вот вы с Олей, насколько я знаю, обе отличницами были.

– Ну, я-то в круглых отличницах никогда не ходила, – тут же возразила Мария. – У меня и четверок много было, даже и в четверти, случалось, что и тройки попадались. А Оля – та да, училась очень хорошо.

В детстве дочка Назаровых только радовала – росла скромной, послушной и прилежной. И к первому классу оказалась более чем подготовленной: Татьяна ее и считать научила, и читала Оля бойко, и буквы сама карандашиком выводила – правда, пока еще печатные. При приеме в школу учительница даже головой покачала: девочка перегнала программу. Как бы это не вышло боком…

– А что такое? – удивилась и забеспокоилась Татьяна.

– Ну как «что»? Привыкнет, что ей все легко дается, будет скучать на уроках, разболтается, потом не соберешь. Вам придется за этим проследить.

– Проследим обязательно! – заверила Татьяна.

И слову своему осталась верна, все младшие и средние классы пристально следила за тем, чтобы дочь хорошо училась, не ленилась делать домашние задания, не пропускала то, что ей неинтересно. И лишь немного отпустила вожжи, когда поняла: дочку уже не нужно так тщательно контролировать, она сама себе теперь самый строгий и требовательный надзиратель.

Школьную форму для Оли, как и для всех девочек ее круга, шили на заказ. Темно-коричневое шерстяное платье с нарядным белым воротничком и манжетами, чаще всего кружевными, и фартуком – в обычные дни черным, по праздникам – белоснежным.

Накануне первого сентября, когда Оля пошла в первый класс, Степан с Татьяной устроили праздник, им хотелось сделать этот день для своего единственного ребенка радостным и незабываемым. Накрыли роскошный стол, позвали друзей и знакомых, Оле подарили заграничную куклу, которая умела закрывать глаза и говорить «мама», а также много вещей, необходимых для школы: новенький, остро пахнущий кожей портфель, стопку тетрадей в клетку и в косую линейку, пачку розоватой бумаги, чтобы оборачивать в нее учебники, красивую ручку-вставочку и коробочку перьев к ней, пузатую чернильницу, деревянный пенал, заграничный ластик, наполовину красный, наполовину синий, и набор цветных карандашей. Далеко не каждый первоклассник в середине пятидесятых мог похвастаться таким богатством, большинство были «экипированы» куда скромнее.

В то время специальных элитных школ для детей сливок общества еще не существовало. Недалеко от дома, в здании, окна которого смотрели на тихий переулок, учились и генеральская дочь Оля, и Мария, чьи родители были простыми инженерами, и какая-нибудь Нюра Кочеткова, мать которой мела улицу перед школой, а отца не имелось вовсе. Оле, которая никогда не ходила в детский сад и общалась в основном только с детьми друзей семьи, было очень нелегко влиться в подобный разношерстный коллектив. Может быть, именно поэтому она так сильно привязалась к Марии, более бойкой и уверенной. Девочек посадили за первую парту, на переменках они тоже были вместе, ходили по коридору, держась за руки, и иногда случалось, что Марии приходилось заступаться за свою новую подругу, когда ту пытался обидеть кто-то из одноклассниц. А та в ответ помогала Марии с учебой. Чтобы не огорчать родителей, Оля старалась получать только пятерки. И в младших классах нередко могла утром прийти заплаканная просто из-за того, что, по ее мнению, недостаточно хорошо подготовилась к уроку.

Общались девочки в основном в школе – у Оли было мало свободного времени, и Мария не сразу сумела понять почему. Однажды в каникулы подруга все-таки зашла к ней в гости, с удивлением и любопытством осмотрела их единственную комнату (семья Марии жила в коммуналке), а потом спросила:

– А где же у вас фортепиано?

– У нас его нет, – спокойно ответила Мария.

– Как это так? – изумилась Оля. – А как же ты занимаешься музыкой? Как готовишь уроки для музыкальной школы? Наверное, ты играешь на скрипке?

– Нет, – покачала головой Мария. – Я ни на чем не играю. Мне медведь на ухо наступил. Я даже когда по радио песню слышу, не могу узнать, что за песня, пока слова не запоют.

– С ума сойти, ты не занимаешься музыкой!

На лице Оли явно читался вопрос «неужели так бывает?». Для нее тот первый визит в гости к подруге стал настоящим откровением. До этого момента маленькая Оля была уверена, что все дети живут так же, как она, – ходят не только в обычную, но и в музыкальную школу, изучают историю музыки, нотную грамоту и тому подобные дисциплины, занимаются сольфеджио и каждый день, и в будни и в праздники, обязательно играют по три часа. И вдруг выяснилось, что, оказывается, у других детей все иначе!

Наверное, уже тогда Оля поняла, что не любит музыку. Ну, или, по крайней мере, впервые задумалась об этом. Однако тогда мысль отказаться от музыки ей и в голову не приходила. Больше всего на свете Оля боялась огорчить родителей. В отличие от подавляющего большинства других детей дома ее не наказывали, не то что не били, но даже не ругали, не ставили в угол, не лишали прогулок и сладкого. Но стоило девочке провиниться, мама расстраивалась так, будто случалась настоящая трагедия. И Оля, рыдая горючими слезами, умоляла Татьяну: «Только папе не говори!» Ей казалось, что когда отец, придя со своей столь важной и ответственной работы, узнает, какая плохая у него дочь, произойдет что-то из ряда вон выходящее и совершенно ужасное. Например, папа навсегда перестанет ее любить. Так что Оля продолжала старательно заниматься музыкой и школьными уроками – лишь бы родители были ею довольны.