Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Книга первая

– Делайте что хотите, но через пять дней пути должны быть свободны. Это приказ. За невыполнение вы лично будете отвечать перед ревтрибуналом…

Володя не чувствовал холода, он вообще ничего не чувствовал. Их госпитальный эшелон стоял на запасном пути недалеко от Новониколаевского вокзала. Это был хороший госпиталь, санитары и сестры милосердия ухаживали за лежачими больными вплоть до 14 декабря. Они не допускали, чтобы мертвые оставались среди живых. В вагонах, где помещались живые, даже топились буржуйки, два раза в день готовилась пища, поддерживалась более или менее приемлемая температура. Но 15-го стало ясно, красные обходят город, пути забиты, и ни один эшелон с запасных путей не сможет эвакуироваться.

– Вот так братцы, ничего для вас сделать мы больше не можем, не поминайте лихом. Нам о себе подумать надо, а вас, может Бог даст, красные подлечат. Не звери же они, с больными воевать… Прощайте братцы, – за всех попрощался с оставляемыми ранеными и больными начальник госпиталя. Санитары напоследок протопили печку и все разом ушли под грохот приближающейся канонады и всполохи разрывов – в город входили красные, а белые взрывали остававшиеся склады с боеприпасами и имуществом.

После того как печка остыла, в продуваемой ветром теплушке стало почти так же холодно как на улице. Какие-то люди ночью заходили в вагон, светили керосиновыми фонарями и, увидев тифозных, быстро покинули его. Уже на третий день из сотни человек, уложенных на нарах в большой теплушке в живых осталось не более двух десятков – холод быстро делал свое дело. На четвертый день в вагон вновь вошли люди…

– Здесь, кажись, все уже готовы, – произнес один из них.

– А, ежели, и живой кто, черт с им… глянь, вишь, одна «казара» лежит, белая сволочь… Обливай. Приказано все жечь, – отозвался другой.

– Сволочь-то сволочь, а как-то… народу-то сколь, и молодые. Вона, глянь, мальчонка совсем, ну точно, и шинель на ём кадетская, я их хорошо помню, потому, как недалеко от кадетского корпуса дом мой был… – пожалел первый.

– Да, черт с ими, давай битон, а то комиссар разоретси, революционным судом грозить будет за неисполнение…

Володя был еще жив, но так и не приходил в себя, и в своем забытьи он был счастлив, ибо ему виделся один и тот же непроходящий сон. Они вдвоем с Дашей идут и идут по берегу Бухтармы, взявшись за руки, а им навстречу встает огромное в полнеба солнце. Они идут к нему, и оно их совсем не слепит, только становится все жарче и жарче. Вот уже и земля под ногами стала горячей и даже ее рука в его руке нестерпимо горяча, но он не отпускает, держит ее из последних сил…

Когда в начале декабря в Семипалатинске вспыхнуло восстание в частях второго степного корпуса, Анненков, ввиду того, что к тому времени регулярные силы Красной Армии уже взяли Павлодар, и находились не более чем в двух кавалерийских переходах от Семипалатинска… Атаман решил не отбивать Семипалатинск у восставших, а укрепиться на позициях в северном Семиречье, в районе Сергиополя. Он отдал приказ всем подчиненным ему частям отступать из Семипалатинской области туда.

Иван, предчувствуя, что вслед за Семипалатинском падет и Усть-Каменогорск, а потом красные неминуемо поднимутся в горы и придут в Усть-Бухтарму… Он отпросился у самого Анненкова, когда ставка атамана временно располагалась в селе Георгиевка. Иван решил воспользоваться обстановкой и тем, что от Георгиевки до Усть-Бухтармы конному можно доехать за сутки. Атаман дал Ивану пять суток. С ним поехали еще двенадцать усть-бухтарминцев с той же целью – забрать свои семьи. Ивана прежде всего заботило, сможет ли ехать Полина, ведь она была на пятом месяце беременности. И еще одно нешуточное беспокойство не покидало его и всех ехавших с ним земляков – как Иртыш, успел ли встать на нем достаточно крепкий лед. Хоть с середины ноября и стояли морозы, ночами даже сильные, но обычно в начале декабря по льду в районе станицы можно было перейти только человеку, да и то не везде – лошадь же наверняка провалится. Так оно случилось и на этот раз, лёд, особенно у берегов, был еще довольно тонок. Потому лошадей пришлось оставить под присмотром пастуха, сторожившего на правом берегу табун станичного атамана, зимовавший здесь. Отлично зная свою реку, и где обычно лед намерзает быстрей, казаки осторожно, гуськом след в след перешли Иртыш по местами еще поскрипывающему льду. Выехав в середине дня из Георгиевки, они уже к концу следующего были в Усть-Бухтарме.

Эта встреча стала одновременно и долгожданной и невеселой – никто не сомневался, что предстоит новая разлука и кто знает насколько. Ивана удивило, что из близких желание с ним ехать выразила только Полина. Мать с отцом отказались, тесть с тещей тоже. Более того, Домна Терентьевна выразила сомнение в правильности ее решения:

– Выдержишь ли дорогу-то, доченька… верхом, да на холоду?

– Выдержу, – ни минуты не колебалась Полина.

Недавний разговор с Бахметьевым оказал свое влияние и на Тихона Никитича, но совсем не такое на которое рассчитывал Павел Петрович. Сам он никуда ехать и не помышлял, но отъезду беременной дочери не препятствовал.

– Ты уж побереги ее Ваня… Внука бы или внучку увидеть, да, боюсь, не приведется, – по одутловатым щекам резко постаревшего за последние месяцы станичного атамана катились слезы.

Иван ни словом не обмолвился о том, что он видел в станице под Петропавловском, и что именно подвигло его забрать с собой в «отступ» беременную жену. Он понимал, что и другим его родственникам оставаться в станице небезопасно. Но, в то же время он осознавал, что старики вряд ли выдержат столь тяжкий путь. Тем более семьи придется везти на санях, а это замедлит скорость движения. Верхом? Ну, ту же Домну Терентьевну верхом было представить сложно, ей и пешком-то по еще некрепкому иртышскому льду идти более чем опасно. Потому Иван с тщательно скрываемым облегчением воспринял отказ родителей, и его и Полины, ехать с ними.

Прощание не могло не быть тягостным, в глазах родных стояли слезы, предчувствие, что видятся в последний раз, охватило всех. Ивану было легче, он уже успел отвыкнуть от дома. Полина переживала это болезненно, обнимала мать, отца, свекровь, свекра. Они ее заклинали быть осторожной, давали советы, как легче перенести дорогу, токсикоз… Тихон Никитич, вдруг стал просить прощения:

– Прости меня дочка… не смог я сделать так, чтобы ты хоть ребенка родила в спокое. Прости, время такое, что и родиться на свет тяжело…

Сначала Полина собиралась взять с собой много вещей, особенно из одежды, но потом отказалась от этой затеи – верхом все это никак не увезешь. Но деньги, деньги она взяла все, что у них были, и все что дал Тихон Никитич. Атаман предвидя, что здесь ему его сбережения уже вряд ли понадобятся, отдал дочери все золото и серебро, и самые ценные ассигнации. Кроме Ивана взяли с собой жен еще несколько казаков, остальные нагрузились лишь теплыми вещами, да провизией. Их родители узнав, что старики Фокины и Решетниковы не поехали, прикинули, что уж если эти не едут, то им-то тем более не след особо боятся пришествия красных. Многих также отпугнула зимняя дорога, летом на «отступ» решилось бы куда больше народу…