Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Книга первая

– А ну-ка стой… Это хто такой к нам попал-то… Никак их благородие господин хорунжий… Стоять я те сказал… сичас тебе не старое время, сичас наша власть, кто был ничем, стал всем… а кто был всем, стал ничем!! – визгливо и восторженно выкрикивал уполномоченный…

Егор Иванович шел, глядя прямо перед собой. В том, что его расстреляют, он ничуть не сомневался. Его беспокоило лишь одно, сумеет ли Даша с братьями добраться до границы, перейти ее и там найти Решетниковых. Думая только об этом, он не обращал внимания ни на что, ибо ничего более для него уже не существовало. Он не слышал, что к нему обращается уполномоченный. Это была их врожденная семейная черта, отца и дочери – они обладали способностью ненадолго как бы уходить из реального мира в толщу своего сознания, своих размышлений, а потом, словно выныривая обратно, возвращаться в реальный мир… На этот раз вернуться не пришлось. Уполномоченный очень неважно себя чувствующий, вследствие употребления накануне большого количества самогона, буквально взорвался, видя что Щербаков совершенно не реагирует на его слова и команды:

– Ах ты моль белая… ссволоч… казара треклятая, сейчас я тебе уши твои прочищу, ты у меня!.. – с этими словами он забежал в избу и тут же выбежал вновь, сжимая в руке шашку, видимо первое оружие, что ему попалось на глаза. Подбежал, оттолкнул конвойного и с разворота срубил голову, совершенно не обращавшего на все это внимания человеку… Голова откатилось, уставшее заросшее щетиной лицо не выразило ничего, лишь веки дрогнули и тяжело закрылись. А тело как шло, так и продолжало идти еще несколько шагов, переступая ногами в разбитых сапогах, и фонтанируя кровью из срезанной шеи…

До самой зимы то там, то там тлели затухающие угли Большенарымского восстания. В казачьих поселках начался красный террор. Особенно старались уцелевшие местные коммунисты, члены комьячеек. Испытав животный страх, они мстили – убивали безо всяких судов. Да и красноармейцы имели приказ, расстреливать любого, замеченного с оружием в руках. Аресты и расстрелы сопровождались бесчинствами, самыми распространенными из которых являлись, беззастенчивый грабеж казачьих хозяйств и насилия над казачками. Грабежи, впрочем, именовались реквизициями, когда все имущество принимавших участие в восстании и их родственников отходило либо местным коммунистам, либо в фонд государства. Особенно жуткая участь ожидала жителей Мало-Красноярского. После его взятия, красноармейцы, обозленные потерями и упорством защитников поселка, обнаружив в домах много раненых… Раненых повстанцев выбрасывали на улицу и там добивали штыками. Хозяев этих домов… мужчин без различия возраста тут же расстреливали, женщин многократно насиловали, тоже без различия возраста, часто до смерти…

В результате подавления Большенарымского восстания к концу 1920 года в поселках Вороньем, Черемшанском, Малокрасноярском, Большенарымском, Чистоярском и других мужское население за исключением немногочисленных стариков и подростков отсутствовало. Посеянный весной того года хлеб убирать было некому, и он почти весь погиб под снегом.

Усть-Бухтарма избежала участи своих соседей. Осенью вовремя и без помех убрали урожай. Никаких репрессий здесь не было. И когда зимой голодные, чуть живые беженцы из «замиренных» поселков, в основном женщины и дети, стали появляться в станице и просить хлеба… В них было невозможно узнать гордых статных жен казаков, чьи предки полтора века были фактическими хозяевами этих мест. Впрочем, усть-бухтарминские казаки хоть и избежали участи восставших, но хозяевами той земли, что унаследовали от дедов и прадедов себя тоже уже не чувствовали… ни земли, ни рек, даже своих домов и имущества.

В ноябре, после того как выпал первый снег в долине Черного Иртыша, недалеко от границы, случился сильный оползень, чуть не половина сопки сползло в реку. Среди камней, проходившие там охотники за горными баранами обнаружили несколько раздавленных тел. Оповестили стоящий в Зайсане красный полк, охранявший границу. С большим трудом тела извлекли. Из них лишь одно не пострадало, тело юной рыжеволосой девушки с исхудавшим, иконописным лицом, если не считать небольшую ранку у виска. В ней опознали сестру милосердия из повстанческого отряда сотника Решетникова. Все кто ее видел, дивились необычайно спокойному, умиротворенному выражению ее лица, она встретила смерть, как бы совсем о ней не думая, занятая совсем другими мыслями. Она как будто глубоко спала и видела счастливые сны…

Перейдя на китайскую сторону, армия атамана Анненкова разоружилась. За сдачу оружия китайские власти обязались кормить интернированных белых. Возле местечка Юнли был разбит лагерь названный «Веселый» – юрты, палатки, шалаши, землянки. Анненковцы получали от китайцев по 800 граммов муки, и полтора килограмма дров в день на человека. Лошади перешли на подножный корм – наступило лето. Атаман больше не удерживал людей, позволяя им устраиваться, кто как может. Первыми ушли оренбургские казаки. После зверской гибели от рук атаманцев оренбургских офицеров, их жен и детей, они уже не доверяли Анненкову и потому предпочли перебраться на двести километров южнее, в Кульджу, в лагерь атамана Дутова. Потом ушла манчжурско-егерская бригада. Ее командир, тот самый, что предлагал атаману обменять женщин на хлеб, договорился о приеме его людей на службу в китайскую армию. Через два месяца стояния в «Веселом» у Анненкова осталось чуть более тысячи бойцов. Известия о Большенарымском восстании, неудачи белых в Забайкалье, распад самой Семиреченской Армии, все это ставило крест на возможности скорого возвращения домой.

Для своего командира и его жены казаки из сотни Ивана соорудили нечто среднее между шалашом и землянкой. На три штыка лопаты углубили землю, сделали дощатый настил, а сверху остроконечную покатую до земли крышу из кольев, крытых дерном. Внутреннее помещение получилось небольшим, но достаточным для оборудования двух маленьких комнаток: спальни в дальней части и кухни с буржуйкой у входа. В этом жилище Решетниковы прожили три месяца.

В один из последних июльских дней Иван пришел «домой» на обед сильно взволнованным.

– Что случилось, Ваня? – тревожно спросила Полина, ставя перед мужем на грубо сколоченный из досок стол тарелку с похлебкой.

– Да так… дело наше, кажется, совсем плохо. Вчера атаманцы опять напились и куда-то поехали, там с местными подрались, стрельба была. Боюсь, не станут нас здесь китайцы долго терпеть. Разоружились-то не все… Да, ладно бы, припрятал револьвер и сиди тихо, нет не могут без баловства, варначат.

Полина ничего не ответила, видя, как муж без аппетита поглощает малопитательную пищу, которую она смогла приготовить из положенного им скудного пайка. Не имея недостатка в деньгах, они могли бы питаться гораздо лучше, покупать мясо, овощи, фрукты… Но наличие у них определенного «золотого запаса» по-прежнему приходилось скрывать, а бумажные русские ассигнации здесь имели мало ценности. Потому супруги предпочитали жить как все, ни чем не выделяясь, чтобы не провоцировать местную холостяцкую вольницу, уже привыкшую жить за счет всевозможных конфискаций. При переходе границы казаки сдали китайцам орудия, пулеметы, винтовки, а револьверы в основном попрятали. Как, впрочем, сделали и Иван с Полиной. Иван, имевший два нагана и винтовку, один наган спрятал, оставила себе и Полина спасший ей жизнь дамский револьвер. Впрочем, женщин, с целью разоружения китайцы почти не досматривали. О том, что у анненковцев осталось на руках много огнестрельного оружия, свидетельствовала едва ли не каждая ночь в лагере «Веселом»: пальба возникала из-за ссор, или по поводу какого-нибудь памятного события. В конце-концов, не находящие приложения своих «навыков и умений» анненковцы начали задирать и китайцев.