Татьяна Чекасина - Обманщица

Утанисты были поражены, когда им представили хорошо загримированных для сокрытия синяков свидетелей, бойко говоривших одно и то же. Утанисты и сами бились над загадкой, кто убил Главного гения. Но не ожидали, как выдающихся следовательских способностей у Тиранчика, так и такого ужасного преступления от Тоца. Они не сразу поверили. Да и Тоц стал отметать это обвинение. Но Тиранчик подготовился хорошо. При помощи «глазка» он немало подсмотрел тайного не только в душе Тоца, но и в душах Кама, Зена, Тома, Рука, Пата и других гениев. Своё обвинение Тоца в убийстве он построил так, что не только Тоц понял, – Тиранчик знает его тайные мысли и движения, но и другие утанисты уловили для себя самих немало угрожающего в намёках странно осведомлённого Тиранчика. Главная их тайна, которую они считали каждый для себя верхом греха, состояла в том, что каждый из них имел желание занять место главного гения. Они и явно соперничали между собой, и тайно готовили каждый свою программу, которая в будущем могла бы стать Главным Приложением к «Утании». Разумеется, никто из них не собирался интриговать. Интриги, считали они, – низкий стиль, противоречащий духу «Утании», завещанной им Главным гением.

Речь Тиранчика в каждом поселила опасения. Они стали друг от друга ждать подвохов с последующим опережением недостойной программы. Одна мысль о том, что какая-то несправедливая программа окажется впереди справедливой, что не будет никакого конкурса программ, напугала их. Нет, они, конечно, не поверили в виновность Тоца… Чтобы Тоц взял в руки молоток, да он ложку-то за столом крепко держать не может! Иногда задумается среди обеда так, что ложка упадёт, а он продолжает смотреть перед собой, подперев огромную голову слабыми ручками… Разве могут такие ручки поднять тяжеленный молоток, обнаруженный на месте убийства? И всё-таки… Миряне свидетельствуют… «А вдруг да правда, и Тоц, – подумал каждый о себе, – захочет и меня уничтожить как наиболее сейчас гениального?..» И они решили: пусть Тоц пока побудет некоторое время под стражей, и отдали его в руки «верного делу Утании» Тира из жестокой семьи Аннов. Так сбылась первая часть плана Тиранчика.

Арестовав Тоца, он передал его на попечение Ежу и Вышу. Они стали издеваться над ним, да так, что почти довели до состояния неумеющего думать. После обработки привели к Тиранчику, который, указывая уже прямо на некоторые ему известные посредством «глазка» подробности тела и души Тоца, вынудил его признаться в «убийстве» главного гения. Каково было удивление утанистов, когда Тоц публично покаялся в преступлении, но при этом назвал в качестве своих сообщников Кама и Зена, якобы помогавших ему держать тот ужасный молоток. Тоца умертвили. А этих двоих тотчас арестовали. История Тоца повторилась с Камом и Зеном. И они назвали «сообщников». Да, Бух и Пат им помогали, они «держали» Гению руки, чтобы он не мог отвести от своей головы молоток… Бух и Пат заявили, что Рук и Том «держали гения за ноги», это было необходимо, чтобы он не смог убежать… И, таким образом, вышло, что всем сподвижникам и соратникам нашлось дело в процессе уничтожения их главного друга и вождя. Последний из оставшихся гениев сам убил себя, сбросившись в пропасть на границе Мира. Тиранчик перестал зваться Тиранчиком, а только уважительно Тир-Анном.

Ученики и помощники гениев, которых осталось довольно много в Мире, не могли поверить в преступление своих учителей, роптали, многие возненавидели Тир-Анна. Но большая часть, ослеплённая им, пела ему хвалу. При помощи ослеплённых Тиранчик расправился с учениками и помощниками утанистов. И воцарилась полная Тирания…

Из старых записок

Дом сдали, и я сижу в конторе. И здесь уж не вырвешься: это тюрьма. Сегодня днём читала, держа книгу на коленях, как ученик под крышкой парты. Иван Бунин. Когда оба моих соглядатая покинули комнату, стала читать вслух, я очарована его прозой. Забыла следить за дверью, а тут и стражи на порог. Была вызвана к Епифану. Он меня распекал за то, что я во время рабочего дня читаю художественную литературу, и уже не первый раз. А когда был первый? Доносят на меня, что ли? Спросила Душакову, мол, как узнал Епифанов про моё чтение? Она плечами пожала, а сама низко опустила свою химически завитую головку. Таким образом был прочтён здесь весь Куприн и весь Достоевский. Но, когда дом сдан, а другой фактически ещё не начат, мне делать несколько дней просто нечего. «Идите на площадку!» Но там роют котлован. Что, они без меня не выроют котлован? Спасибо Голякову: он сказал, что я, в общем-то, права, что это всё – наша негибкая система кадровой политики. Он неглупый человек, есть с кем поговорить в этой шараге, и на том спасибо.

Ну, до чего люди способны друг другу делать больно! Чуть что, ярлыки: «писательница!», «правдолюбка!» Единственный человек, который способен понять, – Терентий Алексеевич Грабихин. Но мы разделены с ним. Самой жизнью. Разошлись: вначале во времени, потом и в пространстве. Ему нынче исполнилось шестьдесят.

Закипает ночь… Я люблю ночь. Это – свобода. День весь опутан цепями. Тянутся и тянутся цепные дни, точно ряды колючей проволоки. Ночь – полёт совы. Работаю ночным сторожем. Прекрасная служба! Прихожу к двадцати ноль-ноль, принимаю смену: обследую со сменщицей здание. Тётка эта уходит, а я остаюсь. В моём распоряжении кресла, стулья, шкаф, а главное – стол. Входная дверь заперта на крепчайшие засовы. Я раскладываю принесённые с собой книги и тетради, рукописи и авторучки. Теперь этот стол – писательский. Среди ночи я пью чай, закусываю припасёнными бутербродами. Здесь всё под рукой: электроплитка, чайник. Ночь длится и длится. Вот уже три, четыре. Иногда телефон взрывается на столе. Пост номер два слушает! – кричу я спросонья, утомлённая чтением или писанием и уже не за столом продолжающая свой труд, а на самодельном из двух кресел диванчике, лежать на котором, конечно, против правил, спать запрещено… Встречаю рассвет, слыша, как просыпается город, мимо бренчит (да так громко!) трамвай. Выхожу из дверей и стою, глядя на чистую улицу, на дворника, работающего неподалёку, на дома, на деревья. Мне так хорошо! Я так счастливо провела ночь! А лето – заказное по погоде. Днями тепло, солнечно, а ночами проливаются короткие, но мощные дожди, так что и без дворников утра просто сияющие!

Ночью идут короткие дожди,

и пахнет сытою листвой от них.

Ещё придут такие дни,

когда ветра умчат листву,

когда все лужи во дворе

замёрзнут под стекло.

Так я по-русски выражаю радость жизни, правда, не без влияния Уолта Уитмена, стихи которого впервые читаю на английском. Но мне не всегда бывает столь радостно. И тогда я вижу свой особый сон. Один и тот же. Он приходит ко мне, напоминая не о том, что «ветра умчат листву» (это когда-то еще случится!), а о том, что написанное надо будет куда-то деть. В лучшие минуты я стараюсь об этом не думать. Сегодня задул ветер. Я люблю, когда ветер бьёт навстречу: не прячась, бегу на него. Я люблю всё сильное. Без риска жить – тоска… Как представлю жизнь некоторых людей, упёртых в одно, – вещи, деньги, квартиры, – хочется куда-нибудь убежать, умчаться! Разумеется, материальных благ у нас в стране не хватает, но хорошо иметь в душе другое, не материальное, чтобы не опускаться до погони за вещным. Уеду, обязательно уеду… В тундру, в Сибирь… 1977 год.

Читать дальше