Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Это мы их едим, — просто объяснили мне. — По разрешенным дням, по праздникам или когда первая звезда… «Седло араза под соусом тартар» — пальчики оближешь! А копченый копчик!..

Разговор этот происходил как раз за общей трапезой в дружеском кругу в столовой-триклинке — за длинными столами, покрытыми клеенкой, разрисованной цветами. Мы в казарме питаемся от пуза — закладки здесь не жалеют. Это в Могучрати синело пюре на воде, размазанное волнами по люминьевой тарелке. Печальное такое, подавленное. Тут — грызи с серебра, до отвала. Я озреваю стол — и вижу разных блюд цветник! Стук мельхиоровых ложек, оживленные столовые толки о том, что про аразов шутка это, Иль, не слушай — седалищную мышцу вообще есть нельзя, Книга запрещает. Полощется плакат над раздаточной: «Стража — семья наша». Жизнь сообща. Живем в киновии, жуем в триклинии. Завзятые завтракожоры, обедолопы, ужиноеды. Шамаем охель (харч, значит), аж из зева лезет — набираемся сил. Чтоб обресть прыть лезть по лестнице в шамаим — на небеса. Потом — в отключку, на правый бок, до развода. Но мне не спится. Главное — найти себя, ворочается внутри. Войти в эту общую жизнь всем существом, кишечником. Понять, что суть — тут. Движение из Младших Стражей в Старшие — вот путь. А для этого надо многое знать. И я, исповедуя индивидуярь, от всех в отличку, таскаюсь в наше пустынное гулкое книгочиталище — кстати, такая лестница туда ведет замысловатая, с мраморными лаокоэнами в пролетах, трудновосходимая, как бы негодующе низвергающаяся. Взбираясь, вспоминаешь, что ступени, ведущие к Храму, были вырублены неудобными, разной высоты, дабы не взбегали бездумно, а имели время, неритмично поднимаясь, подумать головоного, сформулировать многооттеночно, отточить вплоть до отточия… На полках в читалке еще сохранились прилепленные пожелтевшие ярлычки с непонятными названиями, и стоят большие, как поленья, книги с тисненными золотыми буквами на переплетах, с картинками, переложенными прозрачной бумагой, — имперские реликты. Протерев пыль рукавом, я отваливал тяжелую обложку и по слогам разбирал чеканку прозаика из проконсулов: «Мир творим имперскими когортами». Горела зеленым аразовым глазом настольная лампа, и сидя под лампой, я перелистывал многотомные «Опыты Лага» — хавал культуру, искал смыслы в древней книге «Воохра»: «Годы чистить Ягоду и варить варенье, и время с этим вареньем чефир всегда пить».

Однажды, когда я увлеченно рассматривал старинное руководство «О метании дротиков с коня», внезапно возник замполит Авимелех. Он подкрался, вырвал книжку у меня из рук, мельком взглянул на название и кинул ее в угол.

— Зря разбрасываетесь, — заявил замполит Авимелех неодобрительно. — Разве чтение множества писателей и разнообразнейших книг не сродни бродяжничеству? Кто везде — тот, в угоду хаосу, в нигде. Во множестве книги лишь рассеивают нас. Я вас по-хорошему прошу, прямо Марром-язычником заклинаю — читайте лучше почаще караульную Вечную Книгу. У нее и так семьдесят ликов, вполне достаточно. Причем все ответы там в начале, а вопросы придут в конце концов — и будь здоров! А редкая радость творчества — торить пересказ в боевом листке своими словами! И посещайте регулярно, пожалуйста, занятия в Лазаревской комнате, а то уже шепчутся, что вы волыните и у вас пропусков много…

Сунул мне в руки «Устав» и ушел.

Эх, Лазаревская комната, учебка наша драгая! Пичкают там науками, пищей духовной — аж пальцем в горло проталкивают. Надо бы, конечно, позаниматься, подогнать. Все прахим туда смирно ходят, растут над собой, а ты чего… Кажется, еще бегущий суеты рядовой Ким капал о текучем понятии «водао», плел о нежелании не плыть не по течению… И Гилель велел: «Не делай» (о, не трудитесь продолжать!). Шевеля плавниками в солярном эфире казармы, я, Иль, трансформируюсь в существо незлобивое и светозарное, в принципе готовое тратить время на казенный идиотизм. Но — претит диктат! Хотя здесь скорее диктант от Лазаря: «Возьми и запиши слова, которые я тебе сказал». Старшина Ермияга тоже, кстати, советовал:

— Учись, глядь! Да на 4 и 5! Не то, неровен час, зашлют тебя в зоовзвод, где и зачнут с аразами скрещивать, с лягушкой венчать…

Рассудив хорошенько, я решил не хорохориться, плюнул на самость и стал прилежно забредать с однородными в Лазаревскую, принялся стараться, тянуть руку, а там постепенно и втянулся.

Лазаревская комната представляла собой залу для получения знаний. Большая, светлая, одними окнами она глядит на цветник, другими — на Сады. Под окнами миква — водоем, радующий глаз и слух. Струя воды, низвергаясь откуда-то, ненужно добавим — сверху, падает вся в белой пене в это мраморное вместилище. Пол в зале мозаичный, и выложены на нем красным и желтым костлявые лошади (действительно, жуткие ребристые создания), влачащие бричку на живодерню, аразы на запятках нагло пачки скалят. И наперекор — страшно сапогом наступать — могучие, строгие фасы Стражей, в одной руке свиток с двумя ручками, в другой — дубинка с привязанным слитком серебра. Это и есть Молот Грома — часть оборудования Стража (в основном на картинках). «Молот» некоторые трактуют как аббревиатуру «Мощь отдана лишь Одному Тебе (Господи)». Человеци с молоточком, отчаюги с палицей! Неспроста в аразских сказках Страж изображался как природное явление — Гром Господень. Золяция идет!.. На стене выдолблено изречение: «Вечно Лазарь ведет нас и учит, зорок глаз его, тверда рука». Тут же развешаны учебные плакаты («Стража в положении лежа»), пособия, наставления из главы «Левит» — как гнать колонну («Если вы будете поступать по Уставу — будете гнать врагов ваших… четверо из вас прогонят сто…»), как подавать голосом команды. Рядом в рамках лики — Тридцать Героев. В углу священная херугва белоголубеет навытяжку. Над доской, на которой пишут мелом, — мраморная маска Когана-Основателя. Это он еще в хедере дознался, что на уровне забытой родной речи «араз» значит — «упакован», сиречь некроть в ароне из сикоморы. Это Коган отметил в дневнике, что в «казарме» уже даже и фонетически таится араз, на погибель. И лучше не называть аразов вслух, а табуированно произносить — те самые. Сам же в своих ученических работах, так называемых «Поучениях», он называл их «зы». Он же установил «Законы зы» — систему основополагающих запретов, и сформулировал знаменитые «Пять постулатов». Вон они, привинчены под стеклом, учи и проникайся:

ПОСТУЛАТ ПЕРВЫЙ. «Араз пахнет, ибо вонюч, поскольку грязен от природы. Он гадит там, где жрет. Кроме того, он бросает наземь кожуру и шкурки».

ПОСТУЛАТ ВТОРОЙ. «Араз ленив, он не желает и не умеет работать. Он только гадит и храпит. Кроме того, он плодлив и прожорлив, как саранча».