Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

И здесь, среди зеленолицых, так странны слиты Сад и твердь.

Сегодня внезапно осознал обескураженно, что аразы в моем сознании вытеснили все и вся. Забодали своей инакостью по самое не балуй. Загнались занозой. Завоевали мозг. Застряли костью («съешь скорее подкорку», дыхнул бы Савельич). Навязли в зубах шестеренок шариков полушарий. Аразы — само это слово, распадаясь на звуки — а-а-ра-а-зы-ы — вызывает рвотные спазмы, отвращение чрева с ионической повиликой кишок. Да еще, глядь, опечатка в нем, черенок с червоточиной — брачок, а не зрачок. Широк араз, я бы сузил пространственно — децимировал до размеров огурца! Время жаль. Трачу свои дни на дрянь. А ведь день, по Книге, — целый космологический период. И чем я занимаюсь, боже, изучаю «испражнение аразов» — пометки о их помете (а вдруг в нем кровь?), о слизи на следах… У, этот Сад — до оскомины зеленая долина! Кто кого усадил за колюху и кто кого сторожит — уже неизвестно. Условно оно как-то, размыто. Четко шиворот-навыворот. Сверху донизу — все рабы судьбы. Впрочем, это побоку, дребедень. А вот кто меня лично втравил в нынешнее тело на вышке, выпустил в этот Садик, один из отсеков вселенского Надсада, а?

А ты не вникай! А то один ученик не вникал, не вникал, потом вник и удавился!

Севодня стоял один-одинешенек на вышке, смотрел на птиц и полевые «лилии» — о, воин высоты! георгинский кавалер, лицо неприкосновенное! — окруженный тишиной кущей, посреди благоухающих летними травами лугов — паслись там мирно мирт, ива, пальма и цитрон — ух, запах Сада, благословенного Вс-вышним вышкарем! Пажить, глядь! И мы — Четыре Косаря при часах на заповедной дороге… Ребята шутят, что Сад — как луг в элуле, по которому ходят начкар-девять и тени. Только те самые мешаются — меккают, муллычат… Пусть лучше путешествуют из пункта Бе в пункт Me…

Раз грамоты аразы не разумеют — и от устных слов надобно отучить.

Седня установлено умниками из «пионов»: когда араз высиживает (отсиживает!) яйца (сыжу, куру), то экскременты выходят из него под давлением 0,5 атм. И отлетают в среднем на полметра. Во, наука! Гавним, двугорбые? Погибели пархов салютуем: hep, hep (Hierosolima est perdita) — ура?! Удаль карлика! Энергия «подавления» порождает культуру деструктивного типа (средь аразни вонючей, висячей, столбовой) — предлагал же Грюн-Ярок в эту инфузорию гвозди микроскопом забивать. Зеленая гидра. Оттяпать бы им мембрану по локоть!

Сегодня описал Сад. Феерическое зрелище — струя была туга, звонка и радуга возникла…

Если еще кто будет ссать с вышки, удозвоны, — накажу.

Севодня вместе с ребятами, всем кагалом, писали письмо о желательности введения кандалов для вящей эстетизации: «…и окромя того, приятное позвякиванье, несуетность движений заставляет задуматься о поведении».

Седня законопатил реферат (во даю!) «Высшая рефлекторная деятельность и зачатки разума у аразов». На свист, утверждаю, отзываются. Во, рецессивные!

Эй, бесписьменные народы! Если кто воще будет стоять обособленно и думать посреди производства — ославлю. Не ешьте розы с куста, ослы.

Сегодня я хочу обойтись без «рассказа историй» про аразов и даже без «рассказа о рассказе». Без утонченного ратного нарратива и простодушной чечетки притч про горчичное зерно зла. О, настежь разверстые погреба сознания, бочковая солонина наития, вольная сервировка слов… А потом перечтешь — гля-ядь, молотится все то же неисправимое монологичное пшено-красно! Ума колоды, хна блюдений! Эх, милка-вышка, башенка моя из песцовой кости… Дупло! Неспешное течение мышленьица, излучины извилин — там на перекатах у запруды та-акие голавли откровений берут!.. Думки вышитые. Сижу я однажды вечером на Страже и по привычке во всю глотку квакаю… Наконец познал, осилил глубинный смысл слова «буроватенький» — оно встречается в Книге только один раз — это от Бура (не к ночи будь помянут!) — геенома-карцера, оттуда ты, тупая аразяшка-деревяшка, выходишь стружкой, пригнетенный… Свободный полет щепок! Страдаю, что пусто у меня в графе фиксаций: «Сколько раз за смену вскрывали огонь? Как много аразов оным поражено, ухлопано?» — не оправдываю харчей, доверия коллег. Хорошо хоть, аразы чего-то сами пропадают — ходят толки о каких-то слоняющихся проповедниках справедливости из разжалованных Стражников, бродячих душителях-драбантах, смелых чекашах новой школы — хвать за кадык, и душа вон, в полет. Чу, не сбежите от часового, не доживете и часа вне нас, зуб вам за клыки ваши и гуля за взгляд исподлобья, за побег вам меч в зад с острым наслаждением, мы — Стражи Сада, и мы не уйдем никогда. Орды давно подошли к Иордану, мордами в воду мутили питье, света тут нет, а покоя подавно, ждем под дождем мы пришествье Твое. Даждь нам знать! Соленый дождь жары. Аразы горлом пульсируют, аки квазары. Ишь, расквакались! Война роз и лягушек. Стража амальгамирует, размазывает меня по Саду, по его искривленной, седловидной поверхности. Во, каков он — Сад. Ссадины и шрамы души. Напусти слюней и отмокай с расстановкой. Кругом вохра — и я люблю! Награда за Стражу — сама Стража. Как там грядущее — Стража построже, стянет уздой и пахнёт резедой? Ты подмигни мне звездою, о Боже, я все пойму, подмигни мне звездой. И тогда в твоем желудке заведутся незабудки. Стиши. Сад есть иллюзия. Задний проход Мандельбаума. Его нет. На самом деле мы все сидим спина к спине в вонючем закутке казармы, уставясь в стену, колупая в носу и бормоча уставные «сорок бочек».

Заглянул я нынче, чего ты, Страж-сменщик, загнул, и скажу прямо: «Будь проклят край, где вянут розы!»

Севодня я и реб…»

Дым давно и назойливо лез в глаза, ел. Иль закашлялся, отмахиваясь ладонью. Отпихнул дурацкий журнал. Встал из-за стола, потянулся, застонал жалобно и пошел посмотреть, чего там опять внизу снова.

Клубы черные, жирные поднимались с дальней окраины. Это горели Рувимовские склады. Сад был теперь собой — пасмурная унылая местность, усыпанная шлаком, серые бараки, обнесенные проволокой, на которой сушилось тряпье и мочалистые молитвенные коврики, проржавевшие рельсы, ведущие в какой-то заросший кустарником то ли штрек, то ли тоннель.

Возле бараков слонялись без дела аразы в этих своих белых балахонах и в головных обмотках, затянутых уздечкой — душат ею, говорят, в рукопашной. Шлялись, посвистывали. Эх, день сегодня был такой — не выводной. Без прогулки! Верно, добряки в штабе решили дать Столбам отдохнуть от назойливого копошенья у подошв, ковырянья кирками в подножье и криков: «Навались!» Так тогда за Столбы лодырей загнать надо было, на дальстрой, в кондей, в Горелые Земли — припахать. Пусть там хлопчатую бумагу собирают.

Да и в самом Саду делов невпроворот — возделывать. Существуют же извечные категории: повальщик древ, раздельщик баланов, сучкоруб-кострожог. Казалось бы, засучи у савана рукава, поплюй на ладони и заслужи сопряженное уважение, но из тех самых те работнички… Шаляй-валяй. Ствол хвойный себе на хребет свалят, преломив, и на тебя же и свалят — актируй! А ведь араз по натуре — хищное вьючное животное. Бревнонос. Однако чуть сигнальный бич щелкнет на работы, как тут же словно команда «замри» — цепенеют в замысловатых положениях. A-а, ладно, слов нет… Вон они сидят, наросты, — устроились полукружьем на корточках на вытоптанной площадке за бараками — лясничают, музычку слушают — ну, не дивертисмент Гендельсона, естественно, а свой мелос, заунывные завыванья, как пурга в трубе. А по осени есть у них месяц разговейного веселья, без рамок — «вдрабадан». Пиликала нынче у них гармошка, играл аккордеон: «Отан неба умм!» — голосили, обнявшись и раскачиваясь. Сумбур, развертка тальянки. Бесконвойка! Прямо погребок «Буфет победы». Духан! Курная изба. Часами так могут сидеть. Заодно воскуряют «коляны» — кишка такая с горшком — вроде клизму сосешь. Сплевывают, судачат. Иногда лист сучара жуют. Наводят марафет. Верят, если долго жевать такой лист, то явится трехногий зверь Жи и пожрет тебя (странное удовольствие!). Раздухарясь, вставали с корточек, брали заостренные палки с гвоздями на плечо и начинали маршировать перед бараком, высоко задирая колени — «иноходь двугорбая». Ох, уходят они нас… Эй, эй, воплощенья гнили, падалееды, куда полезли, чуть ли не к «запретке»?! Есть же четкий график движения тулова по Саду, вывешен. И объясняли спокойно, и побегом ползучей пальмы пороли их почем зря — все втуне, на ветер, мимо сознания.