Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Итак, попался. Ну, прозрачно — накрыли стаканом. Очевидно, дно вверху. Ловля юд. Зато кю — теплота, калории, возможное пюре. И дышалось свободно, а стоять — несмотря на странную позу — было удобно. И говорить мог, перечислять — свойства, страсти, слесаря, асаны… И. прокашлялся, сказал: «Раз, раз… раз, два, семь…» Он ждал. Хрянула музыль — задорная, зажигательная, скрипичальная, со стихийной радостью праздника — нам да-ро-ва-ли Книгу! — «Симхас тойре», отсюда в свой срок закрался сакрал «Семь сорок», храмовая разбивка по неделям — и из той жалкой дверцы в углу, засиявшей нестерпимо и радужно — он аж зажмурился и понял, что это и есть сокрытые Двери Радости, упрятанные Врата — стали появляться Мудрецы. Они входили по одному, вежливо давая возможность разглядеть себя — приклеенные белые бороды до ушей, холщовые одеяния до пят — кто неспешно шаркал, а кто и бодро приплясывал под «сороковку», кружился удало, распушив бороду и взмахивая посохом — и некоторые несли табуретку или стул, а некто даже ехал в инвалидном кресле на колесиках, весело подпрыгивая — и устраивались поудобнее вокруг недвижного И.

Вот они, думал он, Седалищные Верхи! Вот они, пантократоры-взыскуйники, первопроходцы-восходители, френкелико-коганоподобные — я постиг Семь Свободных! Вот они — боги тревоги на черных путях, построители литер, ворошители пространств, благоуветливые старчи — Семеро Кочерег, Шимшон Шимшонычи, что недалече от печи! Вот оно, осеннее шествие старейшин, начальников пархов, попечителей Республики — сено косим, Семеро Совершенных! Вот они, скорбно, но надменно улыбающиеся, поклонники правды и веры — Семь Таинств Откровения! Вот они, пархиархи, владыки владык, старые черепки, вечно еле живые, малость яростные видом — Сонм Семи Старейшин! Вот они (да продлятся их дни), любоюдомудры (Семиименный Мудрец), сверхблагие (Седьмая Ступень, где щастье полощет глаз), ловкие великие (Семеро! — се мера не факториала, а восхищенья), выкормыши Лазаря (да будет благословенна его память), выкидыши Колымосквы (а я, каюсь, в них не совсем верил) — да ладно, гля, улицезрел, наконец, не в бане ведь, успокойся.

А говорили, глазами не увидишь их, Чистилищных, на уступах — предсердием надо… А тут дух обрел тело, и даже не одно, и доступ открыт к Конструкту. Рутинизация харизмы. Та бесконечность, то обетованье… И стоило пройти вред, стражу, стол, шоб мудрость пусть не обрести, но рядом постоять… Я почему-то решал заушно, что они все шарообразные, огромноголовые, одноглазые, однояйцевые в результате невиданного цивилизационного витка, этакий циклопий цикл, окривели — ведь за многие знания надо заином платить — обуздание бездн в развитии, и постепенно вот он, Натан, носитель Копья Закона, голова ученого, лицо рабочего, одежда стража. Усики-антенны!.. А они, Мудряги, ничего оказались, привычные — чем-то (чертами носа, осанкой глаз?) даже напоминавшие дедушку Арошку. Семь штук их — семь степеней Посвящения. В первом приближении прямо Авраам и шесть праведных мужей — Ицхак, Иаков, Йосеф, Моше, Аарон, Давид. Во-вторых, семеро их, как еноховых архангелов, тягомотных, заикающихся — Сариил-соблазнитель, Гавриил-смотритель, Иерахмиил-надзиратель, Уриил-властитель, Рафаил, Реуил, Михаил. Или, на третье — Бондарь, Шорник, Портной, Скрипач, Молочник, Возничий… Плюс выборный вербный Ребе, геттман, многоумный коллегиальный главарь — визирь-кастелян, жупан Берега и Шемеша…

Да-а, вот они — Мудрецы. Начальное впечатление: вот они, Мудрецы. Восходящие Солнца. Приволоклись, местночтимые. Обсели, гля. Стулья абсурда, табуретки верую. Живу славно, ибо вижу слабо. Глазеют, смотри — властно и благостно. Мудрецы-молодцы, приказчики Лазаревы — Семеро-по-лавкам! Румяные, но немного в жилках лица весельчаков и чревоугодников. «Гречка» на лапках. Древние. Плодовиты и зелены они в насыщенности лет! У кого-то волосы светлым пушком роились поверх розовой лысины, у кого-то редел смоляной зачес, у растакого курчавый ежик, у другого пегий бобрик, рыжий венчик, седой мох, у кого-то волос своих нет-с. Дядюшки на пружинах, големыки. Еще ходили в Комнату учиться, а после — на посиделки. В соломенных капелюхах, при пейсах, часах и калошах, с зонтиками, сложенными, как свиток Книги. За мудрость Лазарь лба прибавил — плешивцы! У некоторых татуировки на запястьях и на пальцах, у одного на лбу колоритно выколото «РАБ РАМБАМА». Имена их, небось, дивись: Аба Кан, Мага Дан, Изя Лятор… Очевидцы магары и чечевицы. Ворчуны, торопыжки. Скромны излишне — хитоны отроду нестираны, стоптанные сандалии на грязную босу ногу… У коего головушка покрыта каким-то белым рушником с кистями, и борода выставлено мудро… Впрочем, у прочих тоже длиннющие белые бороды пушатся — «добро бело», вспомнил И. реченья лесного старичка Ахавыча. Глаза сих бледных фигурок застыли в ледяном бездушии — заел анализ? Никаких захудалых эмоций. Зрачки есть, а взгляда нет. (Отек тика, просипел бы Главврач в казарменной больничке, вколоть два кубика пирамидона и выпереть под койку в коридор.) Потом ожили ресницами, зашевелились. Заворочались белками, уставились.

И. стоял в стеклянном кубе, помещенном в хрустальную пирамиду (куб редкостного холонского стекла, цены немалой, да и пирамида из горного егического хрусталя, гля, дорогое удовольствие) — эстетически организованная огранка его нового облика поблескивала лучисто, с высверком — а Семь Светочей торчали насупротив, с прищуром морща лбищи. Ум, берущий на себя невыносимый для многих труд синтезировать мышление. Делать вид, что соображаешь. Симпозиум разумных. С грецкого «симпозиум» буквально — попойка, пирушка. Таис вечерис! Возможно, угостят с дорожки. Что выбрать — бимбер иль бузу, ягнятину чи чавычу? Красну рыбу к белому, яко кровь к хитону… О, Чаши Истины! Горняя горница! Пещера Учителей! Мысли бегают, витают с писком… Где-то, забыл где, есть зал Неслышных Шагов, а здесь, вали сюда — зал Неотступных Дробных Шажков. Ах, махровый запах чесноку сквозь все препоны! Ох, а вон старый знакомый!..

Ба, обалдел И. В ногах того умудренного индивида, что весело скалился в инвалидном кресле, уютно пристроился родимый Макинтошка — пропащая душа! — старинный компьютер ручной колымосковской работы, могущий и станцевать, изделие товарищества «Мокий Макинтош, вдова и сыновья». Макинтошка-бесстыдник заманчиво приоткрыл створки, доверчиво пошевеливал клавишами, преданно тянулся серебрениковыми проводками к очередным хозяевам. Пригрелся, приборчик. Перекинулся! Теперь, значит, он за них. Ух, смутьян, Лазарь ему судья и царь! Компьютеры вообще продажные, слабовольные. Непостоянство имя. Посулили ему память расширить — он и поддался, заскреб под мышкой. А чего там расширять — ширнись через валенок и охвати Вселенку! Повысь сознание, братец, как Директор в гимназии внушал после травы-варенушки.