Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Русь, скажем, мы обрели уже покрыту льдом, а что допрежь того было — лужи? А в них — кишащая жизнь?.. Или вот нисан — почему такое? Откуда идет? Это старина. Исконное. На санях, значит, еще ни-ни — завязнешь. Только пешедралом. По-книжному, конечно, ему другое прозвище — снежинь…

Илья двигался ровным шагом, поматывая головой, иногда слабо морщась, — свербел свищ, образованный неправильно сросшейся левой ключицей, сломанной давненько уже, на Масленицу, когда Илью по обыкновению возили по дворам в железной клетке и тыкали его через прутья вилами и палками с гвоздями.

Умненький мальчик постепенно затих и только бормотал что-то тихонько сам себе, кажется, на ходу учил заданное на дом:

— …в зиму невозвратно мелькнувшего моего детства немало льда тому назад было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту из-за дозорной Горы следы разрушенных Ворот и Башня да-да и тот самый Свод и лишь один песец седой в шатре мездра што сода…

Дозорные издали размахивали, сигналили лыжными палками, сообщали что-то, но Илья эту азбуку плохо знал, он улавливал только отдельные слова: «…рек…ле…блестеть». Однако мальчик-наездник проворно спешился, ловко соскользнув со спины Ильи, выволок из-под тулупчика укороченный самопал и, грозно щелкнув, взвел курки.

— Убери немедленно! — растерялся Илья.

— А он чистый! — ухмыльнувшись, успокоил постреленок, похлопывая по вороненому. — Не засвеченный… Этот ствол на дело со мной еще не ходил.

Деревья постепенно расступались, переходя в густой кустарник. Показалась серая лента замерзшей реки, черневший лес на другой стороне. Дул холодный ветер, нес снежную крупу по льду.

Они лежали в кустах над обрывом и смотрели вниз. Там, на шероховатой глади реки, сидели, стояли, подпрыгивали, шевелились — согнанные в кучу — юродивые, убогие, блаженные, попрошайки, нищеброды, побирушки, сироты, калики перехожие, культяпые, непарноногие, шелудивые. Кое-кто тряс веригами, кто-то приплясывал на льду босой (говорят, детки, полезно), выпевая:

Вокруг неподвижно стояли «кони», опираясь на бамбуковые копья. Несколько конвойных костоломов в черных наглазниках — от снежной слепоты — бдили, озираясь, поодаль. Надменно подбоченясь, торчал, как на юру, главарь шайки — голощекий Белобородый. Белая борода его была заплетена в косичку и переброшена через плечо, обветренная физиономия вымазана зеленой целебной грязью. Невнятно цедя слова, он принялся что-то втолковывать толпе, до обрыва долетало: «Пялься сюда, нищенски синий и заплаканный люд московейский, разморозь уши… взнуздать гордыню… затянуть пояса потуже… на пирах вставать из-за стола слегка голодными… отстегивать отныне половину…»

— Как же — половину, милостивец? — плакало сборище, утираясь ветошкой. — Когда всегда треть была!

Сброд этот, насколько Илья знал, составляли люди все больше степенные, сурьезные, чумазые, устойчивого среднего достатка. Нахрапом их было не взять. Разом же падать наземь и подставлять выи были не в их ухватках.

— А отныне — половина! — жестоко ухмылялся Бородатый. — И присно, ну, а там дальше посмотрим. А то ведь дверцы в подземке хлипкие, можно и выпасть на полном ходу, толкнет неведомо кто — и все полушки растеряете…

— Эк Бородавочник разливается! — с восхищением качал головой мальчик в кустах, неосторожно сплевывая вниз. — «Конь», об лед!

У озорника — видимо, от азарта ожидания — напрочь пропали из речи спокойно-размеренные ратмировские интонации, зато положительно появились разбойные манеры — он цыркал слюной сквозь зубы во все стороны — благо замерзало на лету, и непрестанно бранился. Потом он впихнул Илье в руки какой-то пенал:

— Это ваш складной меч, отец учитель, именной складенец, берите, берите, я его всю дорогу за вами таскал, да вы не нюхайте, мороз трескучий, это там чьи-то святые мощи в рукоятке…

Сейчас мальчик лежал в сугробе возле Ильи и нетерпеливо грыз край шита.

«Не грызи!» — хотел сказать Илья, но смешался. Чего уж рацеи читать… Хороший ведь такой, безобидный шкет — руки в цыпках, сопельки под носом примерзшие — покорный кнехт и холодный оруженосец, а попутно, видимо, и исследователь простейших реакций Ильи. Илья со стыдом вспомнил, что они были удручающе незамысловаты (не ешь, не сиди, не ковыряй) и небось мальчик хватался за голову: «Он мал, как мы…»

Он ободряюще пожал проказнику варежку.

— Песцовья сыть, травяной мешок! — снисходительно поругивал мальчик Бородатого. — Нажевался и выступает. Так они ему и отсыплют медяков! Щас!.. Клювы разверсты, ан клубни развесисты… Мы-то их, слава Ейбогу, изучили… Костылем со стилетом ка-ак двинут промеж лопаток! Ого! А жестяная тарелка с медными грошиками, край отточенный, как бритва — метательная — по горлу целят и не промахиваются!

— …А теперь для доходчивости и понимания нового распорядка, — объявил во всеуслышанье Бородатый, — изблевав из ваших рядов некоторых — по гримеру сорока мучеников, постоявших за веру голыми на льду, — мы ими соответствующе займемся! Ста-ановись!

Нищие, зябко переступая с ноги на ногу, сдвинулись в две шеренги.

«Что у него за манера такая неприятная — раздевать на морозе, — морщась, думал Илья. — Давеча меня, хара грязнозеленый, хотел в проруби скрестить…»

Оцепление подняло по команде копья, тесня оборванцев. Толпа шарахалась, давя друг друга, раздались стенанья.

И тут по-звериному молча метнулся с обрыва вожак Ратмир. И кинулась вслед остальная стая.

Илья, будучи разумным, но стадным, тоже воинственно привскочил и попытался сломя голову ухнуть с крутизны, но мальчик был начеку и крепко схватил его за штаны:

— Сидите уж, отец учитель! Без вас там… И так мне за вас влетело.

«Кони» в панцирях сноровисто выстроились тупым куренем и свирепо устремились вперед, казалось, сметая гимназистов: вот-вот врежутся и раздавят, но те, расступившись, налетели оравой с боков, да под микитки — и началось побоище!

…Послушай, далеко-далеко, у озера Чуд, где Желчь, превращаяся в реку, течет — бысть сеча ту велика…

Воины Ратмира, обрушившись с обрыва на лед, исполнишася духа ратна, грянули на врага. Такого Илья никогда не видел и не представлял даже, что нынче такое возможно — это была древняя «буза», «пляски под драку» — страшная система пагубы пустыми руками, основанная на языческих еще наговорах и медитациях, когда «дух входит в кулак» и человек превращается в чудовищную боевую машину.

Мальчик забыл про Илью и нетерпеливо все канючил, оборачиваясь к кому-то:

— Брат Саша, дай метательный снаряд… Дозволь шваркнуть…

Ему сунули в руки снежок: «Каляй!» Он радостно оживился, размахнулся и умело, по высокой дуге швырнул его на лед.