Сергей Трищенко - ЯТ

Действительно, как я не подумал об этом факторе? Обо всех подумал, а об этом – нет. Мда-а… Ну и я!

Я посидел немного, посамобичевался, а потом принялся обдумывать роль Гида в нашей истории: не мог ли он быть засланным, чтобы наблюдать за нами? Но кем, Сборщиками? Мы до сих пор ни одного не видели. А потом я подумал: что это – не детектив. Это сюрреалистическая лингвистика! Такого поворота событий в ней быть не может.

И потом: Гид не ожидал нас специально – просто ожидал кого-то у ворот Ярмарки, в обычном месте, где ожидают вновь прибывших, чтобы показать им всё, что нужно. И не показывать то, что не нужно. Обычный экскурсовод на необычной Ярмарке в ожидании клиентов. Со Сборщиками он связан быть не мог – им-то зачем? Сборщики никогда не заметали следов: там, у нас, никто ничего не увидел бы, что они берут, а здесь доказать, что это твоё, также невозможно.

Но мне тоже хотелось остаться на Ярмарке: несколько вопросов следовало разгадать на месте – мне казалось, что для них недавно созрели все условия. Я решил проверить, так ли это в самом деле, и подошёл к подоконнику, где в длинных горшках самого дела зрели условия. Осмотрел их. Некоторые созрели полностью, но некоторые оставались зеленоватыми, словно горошек мозговых сортов. Ладно, обмозгуем…

И я сел мозговать. Но не раскидывать мозгами: пол укрывал синтетический ковёр с длинным гибким ворсом и я предполагал, что ворс будет щекотаться.

Кто были все те – или весь тот, – что подбрасывал в номер сон, наглость, разнобой? Почему при нашем появлении некто вскочил в автомобиль, пахнущий серой? Простое совпадение: он не хотел ни с кем встречаться, не только с нами? Кто говорил за моей спиной, а когда я оборачивался, никого не видел?

У меня было предчувствие, что на эти вопросы нам удастся найти ответ. Да, мы многое повидали, достигли своей – вернее, Томовой – цели… Но мы ничего не сделали! Надо оставить здесь след. Может, следует сходить на другую Ярмарку, о которой говорил Гид?

Я высказал вышедшему из душа и вытирающему шевелюру Тому свои соображения. На свежую голову, думаю, он лучше сообразит.

Он задумался.

– Давай завтра здесь похолдим денёк, зайдём в холдинг-центр, посмотрим… а там и домой, если ничего не изменится, – после душа он чувствовал себя намного бодрее. Вероятно, новый Томов СЖ вырос ещё немного после полива.

Мы с наскоро соствили план действий на завтрашний день, после чего спокойно устнули – потому что составили устно. Если бы письменно, то… подумайте сами.

Уже засыпая, я подумал, что планы обычно не выполняются, особенно когда строятся строго по пословице: на охоту идти…

Сегодня, возможно, наступил последний день нашего пребывания на Ярмарке. Мы чувствовали себя немного подавленными, словно он наступил именно на нас – да так, собственно, и получалось – и подвяленными, поскольку находились в полуподвешенном состоянии вялящейся рыбы. Жар, правда, шёл изнутри.

Нас окружала грусть: вились пчёлы, выписывая вензеля и сплетая траекториями толстую косу.

Мы обходили Ярмарку, разглядывая то, что не успели разглядеть, встречая то, что уже видели, прощаясь и с тем, и с другим, и с третьим – чего не заметили и не встретили.

Что-то мы увидели, что-то смогли увидеть, что-то пропустили, не оказались в том месте, где могли увидеть, и потому не увидели.

Мы бесцельно толкались по рядам в наивной надежде наткнуться на след Томова СЖ. Потому что сказанное главным врачом вчера, сегодня показалось абсолютно нереальным. Да, имелся СЖ, да, исчез, да, что-то новое внутри появляется, но нет в том нашей заслуги. Не мы сделали, не мы решили задачу: пусть задача и наша, но решение оказалось чужим. Правильным, верным, но чужим… и неожиданным: не таким, на какое мы рассчитывали. Вот если бы нам сказали: пойдите туда – не ведомо куда, принесите то – не ведомо что, и то, наверное, мы чувствовали бы себя легче.

Вчера ответ главврача воспринимался немного иначе. Сегодня мы захандрили – одновременно. Вроде и надо уходить: здесь делать больше нечего… и в то же время оставалось сосущещение несделанности. Главное, не хотелось ничего делать: острая жажда деятельности отсутствовала. Так, должно быть, чувствует себя поклявшийся отомстить, когда внезапно узнаёт, что враг умер от простуды и мстить некому. И всё: решимость, силы, стремления – внезапно оказываются ненужными.

В таком состоянии мы ходили по рядам, слушали, смотрели, почти ничего не видя. Всё шло мимо нас. Вот, например, торгуются двое:

– Сколько стоит?

– Нисколько.

– За полцены возьму.

А мы и не взглянули: что он продаёт, не посмотрели: не наше ли? Нет, пошли дальше.

Но потом прежнее любопытство начало понемногу просыпаться: оно, оказывается, просто до сих пор спало, а я-то подумал!..

Оно проснулось окончательно, когда мы увидели вывеску и зашли в магазински – скорее всего, польский или румынский – «Мании и педии». Или немного раньше: когда остановились перед магазином и затеяли сугубо теоретический спор:

– Почему «мании и педии»? – начал Том.

– Наверное, от латинских слов «manus» – рука и «pedis» – нога, – предположил я.

– А мне кажется, что от слов «man» – человек и «paidos» – ребёнок – как основа педагогики, на греко-голландском, – возразил Том.

– Но педагогика напрямую происходит именно от «pedis» – нога, – в свою очередь возразил я, – и означает то, что от образования всегда бегали.

– И к нему бегали, – снова возразил Том. – Тот же Ломоносов, например.

– И это верно, – согласился я. – Зайдём?

Интерьер магазина оказался оформленным в унисон нашему настроению: всё было затянуто печалью – тонкой светло-серой марлей, в которой встречались продёрнутые в неожиданных направлениях серебристые полоски-нити. В некоторых местах она свисала складками.

– А озёра? – недоуменно спросил Том.

– Пора бы привыкнуть, – заметил я. – Занавески стирали в озёрах, поэтому они и стали такими.

– Озёра или занавеси? – хитро спросил Том. Вот это было более характерно для него, больше на него похоже.

– Сам не знаю, но ответ универсальный.

Мании в маниизине продавались самого различного назначения. У входа располагался ретроотдел, где висели мании величия в виде мантий, мантилий и манто – от самых больших до самых маленьких, – пригодные, хотя и негодные, по сути своей, как для одного человека, так и для целого народа.

Дальше пошли стильные футболочки и маечки с различными надписями блестящими и свистящими буквами.

С удвилением читал я переливающиеся надпечатки на груди: «Самый-самый-самый-самый», «Я – самый лучший», «Я – лучше всех», «Первый парень на деревне», «Самая обаятельная и привлекательная», «Голова!», «Умище-то, умище!», «Москва – третий Рим», «Богоизбранный народ», «Соль земли», «Пуп земли», «Х…(складка не дала прочитать – наверное, «хозяин») земли».