Елена Лактионова - Свободных мест нет. Рассказы советских времен (сборник)

За стенкой шум то стихал, то возобновлялся; работал телевизор. Из кухни в комнату и обратно всё время бегали, громко переговариваясь, звенели посудой.

«Видать, женщина с девочкой уехали, а другой сосед в той компании, – решила Надя. – Интересно, часто они такие праздники устраивают? Да-а…»

Постепенно суета и крики улеглись: уселись, наверное, за стол. Потом почти совсем стихли: закрыли, наконец, двери. В квартире стало тише. Внезапно раздался страшный шум, рев, крики, и Надя поняла: наступил Новый год. Она села на раскладушке.

«Новый год… Новый год…» – повторяла про себя Надя, стараясь заставить себя хоть как-то прореагировать, обрадоваться, понять торжественность минуты. «Новый год…» – медленно повторяла она. Нет, не радуется, не реагируется.

Надя опять легла. Долго лежала с открытыми глазами, смотрела в потолок. Потом стала вглядываться в темноту комнаты. Глаза совсем привыкли, различали даже рисунок обоев. «Шторы куплю, повешу, – размышляла Надя. – Надо к обоям подобрать». Вот здесь она поставит диван… Конечно, лучше купить диван. Рядом – стол. Здесь… нет, лучше вот здесь – шкаф. Со временем всё она купит, давно ведь деньжат прикапливала в надежде вот на это… Главное – теперь это реально. Всё будет, и очень скоро! Не то, что когда по мебельном и хозяйственным магазинам ходила и лишь мечтала, воображала… Конечно, нужно как-то менять свою жизнь. А то будет скоро как Зинка, от каждого «здрасьте» на стены шарахаться.

Даже не верится. Кажется, пройдет Новый год, и она снова будет жить в постылом общежитии и мечтать о своем угле.

Надя задремала. Внезапно дверь в соседней комнате со стуком распахнулась, грохнув о стену так, что содрогнулась квартира, и где-то под отставшими обоями посыпалась штукатурка. Надя подпрыгнула на раскладушке и с ужасом поняла, что праздник у соседей только начинается.

Громкая, на всю мощь телевизора, музыка заполнила, казалось, весь дом. Надя натянула пальто на голову, закрывая меховым воротником уши, но от топота танцующих ног было не спрятаться: он гудел в голове, пульсировал в жилах, пронизывал тело. Гремели стульями, орали, перекрикивая друг друга и телевизор, дико ржали, визжали, выходили из комнаты, пьяно топтались в коридоре, наваливались на Надину дверь, дергали ручку, – Надя каждый раз вздрагивала и замирала; она сжалась в клубок под своим пальто, дрожа всем телом: ей казалось сейчас ворвутся эти люди и будут лапать ее липкими руками…

Потом телевизор утих, заиграл аккордеон. Стали петь; песни походили на гортанный рев. Потом отчего-то возникла ссора, пение прекратилось, голоса стали резче, визгливее. Возня, удары, крики, детский плач, шум драки, – всё слилось в сплошной кошмар, превратилось в острую всеохватывающую головную боль. Сколько так продолжалось, Надя не знала, – ей казалось, это не кончится некогда.

Ближе к утру стали затихать. Кто уходил, кто оставался там, где его свалил сон. Надя больше так и не уснула. Голова была тяжелой, откуда-то изнутри поднималась противная, как спрут, боль и сдавливала затылок, виски, резала глаза. Надя рассмотрела в темноте циферблат часов: было около шести утра. С трудом поднялась. Тело затекло от неудобной позы, отлежавшую руку кололо.

На кухне продолжал одиноко играть аккордеон. Надя, не включая свет, оделась, стараясь не шуметь, прошла по коридору к входной двери – она была даже не заперта, – и вышла.

На улицах было безлюдно. Редкие пассажиры автобуса клевали носами. Надя добралась до своего общежития. Ее встретила заспанная вахтерша:

– Ну что, нагулялась? Где была-то?

Надя не ожидала, что ей придется отчитываться перед вахтершей, и промычала что-то невразумительное.

На лестницах, по длинному коридору валялись конфетти, серпантин, конфетные обертки – результаты новогодней ночи.

В комнате была только Вера. Она тоже, видать, недавно пришла и завалилась отсыпаться. На Надин приход открыла глаза и повернулась к стене. Надя разделась, достала из сумки и швырнула в тумбочку туфли и, не умываясь, забралась в постель.

«Спа-ать, спа-ать», – будто в бреду повторяла про себя Надя.

Она быстро стала куда-то проваливаться, вздрогнула и подумала еще: «Ну вот, и Новый год прошел. А там всё потечет, как надо».

И уснула.

1984 г.

1991 г.

В малярке, перед самым обедом, бригадирша Люська, вытирая растворителем краску с рук, объявила:

– Бабы, после обеда не расходиться: идем на столярку – композитор какой-то приехал. Петь будет.

– Что за композитор-то?

– А хрен его знает. С баяном. Приехал уже, у проходной в автобусе сидит. А чё нам – всё не работать.

После обеда стали собираться. Столярный участок – или столярка, как его называли, – находился за территорией завода; к нему нужно идти через проходную, потом вдоль забора мимо цехов и контор, и поход на столярку считался маленьким событием дня. К нему готовились, тем более потому, что на столярке работали одни мужчины.

Девицы в раздевалке подкрашивали реснички, оттирали забрызганные мелом лица, надевали выстиранные, «на выход» курточки, чистые платки.

– Ой, бабы, на девок-то наших гляньте: мазюкаются-то чего! – делала губки «бантиком» квадратная тетя Тоня; для нее кладовщица всегда заказывала самый большой размер комбинезона. – Давайте, девки, давайте – к женихам, чай, идете.

Тамарка-симулянтка постелила в своем шкафчике ватник и, устраиваясь поудобнее, прохрипела, чтоб не услышали через дверь мастера:

– Девки, я тут буду – не пойду. Чё мне делать больше нечего – переться такую даль по холоду? Я посплю лучше.

Умная Нина вынула из кармана ватника прочитанную до обеда газету, и вложила свежую: если будет скучно, почитает.

Крикливая тетя Лена возбужденно бегала по раздевалке с незастегнутым после туалета и болтающимся сзади комбинезоном, заталкивала под платок косматые седые волосы и, брызгая слюной и показывая свой единственный впереди зуб, спрашивала у всех сразу:

– Композитора-то пойдем слушать, а? Пусть нам споет, послушаем. Пусть пролетарьят развлекает. А?

– Девки, пропуска не забудьте!

Лидка натянула огромный ватник, размеров на шесть больше, чем требовалось, запахнулась, сунула в карман недоеденный в обед коржик и пошла за всеми.

Однажды, когда они красили мастерские в одном из цехов завода, к станочникам тоже артисты приезжали. Рабочие выключили станки и стали смотреть. Лидка с девчонками бросили работу и вышли в зал. Лидка уселась на верстак перед самой площадкой, где должны были выступать артисты, чтобы лучше видеть. Пела какая-то певица в длинном черном платье и серебряных туфлях; ей аккомпанировал баянист.

– Лидка, глянь, – толкнула ее в бок Тамарка, – туфли-то, небось, нашей серебрянкой выкрасила, что мы вентиляцию красим.