Александр Яблонский - Президент Московии: Невероятная история в четырех частях

И вот, и вот, и вот! Свершилось! Ушли странные шумы, непонятные слова, крадущиеся шаги, исчезли запахи карболки, мочи, пота, крови и покрывавший всю эту вонь запах тюрьмы. Позади щелкнули, со скрежетом захлопнулись, тяжело рухнули последние засовы, замки, решетчатые врата, и он вышел на волю. Грудь распахнулась и восторженно вобрала в себя влажный прохладный воздух, наполненный ароматами свежескошенного сена, отцветающей сирени, распаренной земли. Жаворонок, зависнув высоко в небе, приветствовал его своей неистовой трелью: чччри-ик чриик-з-с-ик. Солнце, наконец, осветило и согрело его лицо, и он окончательно понял: свободен, свободен. Он спрыгнул со своего ненавистного трамвая, поздно, но спрыгнул. «Выпить бы пивка», – возмечтал он, хотя и знал, что пива здесь не бывает. Кругом расстилался бесконечный, переливающийся покров молодой густой травы – фисташковое, изумрудное, оливковое море. Лишь вдали смутно мерцали манящие знакомые силуэты.

…………………………………………………………………………………………

Генеральный комиссар государственного порядка, начальник Чрезвычайного отдела, полковник лейб-гвардии Президентского полка и директор-распорядитель Полицейского департамента Московии генерал-аншеф, сенатор, князь Проша Косопузов к светлому празднику Первой Годовщины Инаугурации подготовил «Проекты трех Указов чрезвычайной важности », после утверждения Президентом вносимых на обсуждение Вече. Первый касался повышения в званиях генералов, офицеров и унтер-офицеров, а также определении денежных вознаграждений отличникам строевой и политической подготовки в рядовом составе Великого Российского Воинства (ВРВ). Второй – об учреждении нового ордена «Верный Слуга Отечества» первой, второй и третьей степени для лучших служащих Чрезвычайного отдела Комиссариата государственного порядка. Эти два указа Чернышев подписал не читая. С третьим вышла маленькая заминка. Указ назывался «Об очищении Москвы от бродячих животных типа собак и кошек, а также беспризорных калек на время открытия Чемпионата мира по спортивному скалолазанию». Олег Николаевич проявил интерес: что значит «очищение». Генерал-аншеф Косопузов пояснил, что калек и других бродяг вывезут в специально оборудованные пансионаты на берегу Волги или в другие курортные места. «Ой ли?!» – усомнился Чернышев. «Не извольте беспокоиться, Ваше Президентское Величество, устроим в лучшем виде». «А собаки?» – тут Косопузов замялся. «Вы представьте, Ваше Президентское Величество, приедут большие гости, а какая-нибудь моська возьми и тявкни. Или, не дай Господи, брюки порвет Председателю Олимпийского комитета по скалолазанию. Помните, что случилось два года назад, когда проводили Чемпионат Азии по подводному ориентированию? – «Что там помнить, все трубы прохудились, вода ушла, спортсмены ластами по сухому цементному полу шкрябали, причем тут собаки?!» – «Так все предусмотреть надобно!». Олег Николаевич не стал допытываться, куда на время денут собак. Лишь изволил молвить: «Надеюсь, не обидите наших четвероногих!» – «Никак нет, Ваше Президентское Величество. Всё устроим в лучшем виде. Будут как у Христа за пазухой. Не извольте беспокоиться». На том и порешили.

С этим чемпионатом один геморрой. Должен он был проходить в Непале. И горы в натуре высокие, и проводники опытные, и сервис подъема и спуска налажен веками. Но там опять запахло переворотом – наши , небось, постарались: деревцо не взболтнешь, яблочко не упадет. Да и потрясло маленько в Бирме, а это совсем даже не очень далеко. Может, тоже наши постарались: наши, если захотят, всё могут. Вот тут-то бывший Президент и подсуетился. На хера, не понятно, ибо ни горами, ни проводниками не пахло, а сервисом и подавно. Но престиж дороже денег. Сколько там покойный Хорьков занес, Чернышев не знал, но знал он, что сооружение искусственных гор на Валдайской возвышенности обошлось его казне в два годовых бюджета. Плюс подвесные канатные дороги, плюс пришлось заново отстраивать Radisson Royal Hotel, The Ritz-Carlton, Moscow Holiday Inn и другие пришедшие в крайнюю ветхость пристанища для именитых гостей и спортсменов. Плюс приглашенные инструкторы, проводники, эксплуатационные службы и… не перечесть. Ё-моё! Посему иметь неприятности из-за собак, которых Чернышев любил с детства, не имело резона. Он помнил, что после Второй мировой войны в середине XX века эффективный менеджер распорядился убрать с улиц столичных городов безногих, безруких и прочих калек-нищих, кои своим видом – обрубки по пояс на деревянных тачках, – вызывающим поведением людей, коим нечего было терять, и позвякивающими на груди орденами и медалями смущали добропорядочных жителей и гостей этих городов. Говорили, что их отвезли в поле и просто-напросто положили из пулеметов. Впрочем, Чернышев в это уже не верил. Да и мы: чего не знаем, того не знаем. В одном Олег Николаевич был абсолютно уверен: ныне на дворе иной век, другие времена и нравы, и ничего подобного ни с людьми, ни с собаками – кошками быть не может. Да он и проверит. Дай Бог не забыть.

Ночью пришла к нему Наташа. В первый раз после отъезда из Америки. Он сидел, как любил сидеть прежде, на стуле, развернувшись лицом к его спинке, прижавшись к ней грудью и обняв её руками. Сидел он, почему-то, в поле. Это было даже не поле, а какое-то голое пространство, покрытое серой коркой высохшей земли. Наташа была в том легком голубом с белыми горошинами платье, в котором он когда-то впервые встретил её около магазина в Зеленогорске. Давали какой-то дефицит. Он подошел и спросил: вы последняя. Она ответила: теперь вы последний, а я была крайняя. Он сказал: хорошо, я понял, Наташа. Она удивленно обернулась – не волнуйтесь, это я угадал, просто в этом платье вы не можете не быть Наташей. Оказалось, они учатся в одном институте…

Наташа подошла к нему, присела так, что их лица оказались на одном уровне, быстро оглянулась – не подслушивает ли кто: «Ты же понимаешь, что их всех убьют. И людей. И собак. Собак в первую очередь. Причем не будут отстреливать – пули тратить, а сгонят на стадион и будут давить танком и бульдозером. Так уже было… И они будут метаться, кричать, рыдать, визжать от боли, отчаяния, ужаса… И не верить, что это делают люди! Представь: огромное поле стадиона и шевелящаяся стонущая кровавая масса…

Оставшихся несчастных доброхоты забьют ломами, палками, лопатами – к этой забаве у нас привыкли… Что ты делаешь, Олег! Опомнись!» – «Не допущу»! – проревел он, и этот рык напоминал рык раненого волкодава.

То ли из-за дурацкого сна, то ли из-за переедания на ночь, но спал он хреново. Обедал, то есть ужинал нынче Олег Николаевич поздно. Весь день был забит делами, всегда неотложными и чрезвычайной важности. Так что перекусывал он на ходу тем, что подсовывала Анастасия Аполлинариевна, она же комиссар государственного порядка второго ранга: пара бутербродов с севрюжьей паюсной икрой, пара бутербродов с фуа-гра, тарелочка миног, пара хвостов омара (или, по-американски, лобстера, что звучало в российских просторах диковато), иногда котлетка по-киевски, горячий куриный бульон – чистый, как слеза. И пара рюмок водки – для бодрости, да и доктор рекомендовал. Вечером же ужинали плотно и не торопясь. Сначала под закуску к запотевшей водочке на бруньках шли нежинские «екатерининские» огурчики, моченые яблоки – антоновка, маринованные помидоры, капуста по-гурийски и рыбная смена: норвежская форель, жаренная с орехом пекан, севрюга холодного копчения с хреном, немного стерляди в вине, осетрина горячего копчения с лимоном, затем кавказская смена: лобио, сациви, поджаренный сулугуни и горячая солянка, к ней – маринованные сливы. От мясной смены он давеча отказался, лишь схватил пару ломтиков телячьего языка и копченую пилингвицу – так, для вкуса. Затем тарелочка-другая макарьевской приказчичьей ухи с мадерой и расстегайчиками. К ухе – бокал ледяного Sauternes. Потом подавалась за час открытая бутылка Chateauneuf-du – Pape, урожая 2015 года, к ней: отбивные телячьи котлеты – в тот вечер Олег Николаевич съел два котлеты – отбивные были толстые, в два пальца, по площади размером с большую тарелку севрского фарфора, потом – индейка, фаршированная гусиной печенью, трюфелями и зеленью, с хрустящей, как любил Чернышев, поджаристой кожей, загодя облитой коньяком и подожженной на спиртовке. После индейки – моченая морошка, брусника, клюквенное желе, маринованная дыня и сразу же – свежеиспеченный страсбургский пирог, изумительное творение, увенчанное горой, созданной из перетертого сливочного масла, гусиной, куриной и утиной печенки, трюфелей, замысловато уложенной зеленью и прозрачным, как янтарь, желе. Затем выкуривалась сигара и ассаже: кофе со сливками и коньяком Remy Martin Black Pearl Grande Champagne, а на сладкое чай с пирожками: в тот вечер были прозрачные пирожки с грибами, сыром, потрохами и курагой. «И сколько в тебя влезает», – шепнула Анастасия Аполлинариевна, и Олег Николаевич сделал круглые глаза: «На “вы”, на “вы”. Черт побери, стены имеют уши!» – отчетливо проартикулировал он, но комиссар госпорядка лишь ухмыльнулась и быстро, легко, точно провела рукой между его ног, и он вздрогнул, напрягся и замер… Впрочем, тут же обмяк, знал: отяжелевший, распаренный и задыхающийся после обильного ужина он ничего не сможет, да и не захочет.