Александр Яблонский - Президент Московии: Невероятная история в четырех частях

Откуда она взяла, что боров из Администрации только двумя воблами, вместе в постель складированными, себя возбудить может, она не знала. Так же, как не понимала, как про смерть Игната– Весельчака прочуяла. Нет, снов вещих про него не видела, хотя в сны верила и служили они ей хорошую службу. К примеру, видела Степаниду, которая к ней во сне за дровами зашла. Понимала Евдокуша, за чем Степанида заявилась, но ждала, чтобы та сама попросила, а Степанида рот открыть не могла, а как приоткрыла, так оттуда и кровь засочилась: все зубы выпали. «Не протянет и неделю». А потом опять видит Степаниду: у неё печь обрушилась. «Это – конец!». И действительно, на Преображение преставилась неугомонная Степанида. Про Игната же Весельчака никаких снов не было. Колдыбасил, как всегда, в подпитии, озорничал, хоть и в годах уже, чудил прилюдно – незлобно охальничая, а Евдокуша глаза его увидела – мертвые глаза – и сказала вполголоса Наталье – соседке своей: «Не жилец!» Бабка Наталья: «Не каркай!» – «Не каркаю – вижу». Истина: через неделю преставился Игнат-Весельчак. Да не от болезни какой помер: болезни Евдокуша по глазам, вискам, кончикам пальцев и другим приметам видела, невелика мудрость. Всё одно, как если кошка на спину или живот хозяину ложится, быть беде. Игнат же в бане помер – угорел. Как она это прочуяла – Бог весть… Однако всегда одно и то же испытывала Евдокуша в приближении предчувствия, с радостью и сладким ужасом встречала она его. Сначала холодок по желудку бежал, а затем такая томящая теплота по внутренностям разливалась, и волна восторга туманила её разум, и говорила она то, что знала наперед точно, и не ошибалась. Но, при всем этом, контроля над собой не теряла, сметливостью своей, опытом житейским и расчетом практическим соизмеряя и порой окорачивая виденное, внимательно его в слова произносимые упаковывая…

Вот и сейчас всматривалась она в приветливое, умное, спокойное, но волевое и очень непростое лицо на фотографии и ждала холодок в желудке, сладостное тепло, согревающее её старческое тело… Но так, как сегодня, не было никогда в её непростой жизни, ибо вдруг озарило: от этого ответа зависит не чье-то чужое, а её собственное будущее. Жить же она собиралась долго: уж не один раз видела она своих родителей и свояка, и Степаниду неугомонную, Игната– Весельчака, и других во сне, и все они звали её куда-то, особенно мамка, в лес по ягоды, алее виднелся темный, недобрый, но каждый раз расходились они: покойники в одну сторону, она – в другую. Так что ещё лет тридцать, уж до девяноста она протянет. Но вот как протянет?

Не дожидаясь ответа, они загодя выложили сумму, ею ранее никогда не виданную. Причем не в рублях – в юанях. Но дальше… Гадать, какой ответ от неё ждут эти двое в одинаковых дорогих городских костюмах с цепкими пустыми глазами, наклеенными улыбками и мягкой, завораживающей речью, не приходилось. И если даст она этот ответ, увидит то, что они так ждут, и предсказание её сбудется, а иначе и быть не могло, то проведет она остаток дней не просто в сытости, почете и довольствии. Проведет она отпущенные годы за Стеной, а это выпадало далеко не каждому смертному, даже высоко залетевшему и крепко там сидящему. Жить за Стеной – мечта каждого россиянина Великой Московии, мечта призрачная, неосуществимая.

Казалось, как всесилен Кузьминок-балабол, земляк их! Специальный уполномоченный Полномочного представителя Великой Московии в Уральском федеральном округе (уж на что Евдокуша неграмотна была, но такая мутотень с названием даже её забавляла: «отставной козы козодоева мудило доильное»). И охрана у него, у балабола уполномоченного, – что твоя Чапаевская дивизия, и три воздушные бронированные машины поперед его «Зеленого питона» подлетают, грохоту такого наделают – потом коров не собрать, а козы, что на привязи, обосрутся – не подойти, и выходит он со своего «Питона» в кителе белом, как у эффективного менеджера – «все в говне, а он…», – и дворец белокаменный прямо у Стены расположенный, – но не за Стеной, туда балабола, который уполномоченный Полномочного, не пускали, и не потому, что балабол, а потому что.

Кузьминок, хоть и балабол, но свой – прирученный. Языком мелет, мухи дохнут. Но без вреда. Обещал односельчанам сепаратор подарить – подарил. Но неработающий. Обещал мастера прислать починить, – а это подождем. Как-нибудь сливки от молока или творог от сыворотки и без него отделим, тем паче, что молока коровы уже почти не дают: кормов на ползимы не хватает. Обещал дорогу асфальтом покрыть, – держи карман шире, но никого не заложил, не посадил, не осиротинил. Да и бабка Евдокуша к нему свой счет имела. Собственно, именно Кузьминок и положил начало её волостной и, бери шире, уездной славе. Приперся однажды с портретами трех кандидатов, коих Общественное собрание при У пол номоченном представителе избрало для Высочайшего утверждения на пост главы уезда. Очень надо было балаболу узнать, на ком Высочайший взор остановится, кому загодя все места вылизать, и, напротив, на кого мочилово народное организовать, как построить свою позицию хитрожопую. Разложил три фотки, Евдокуша глянула – ничего не шелохнулось, ни холодка тревожного, ни восторга упоительного: три рожи, наглые, тупые, злобные, одна другой похабнее. Ткнула пальцем в правую крайнюю: глазки у этого больно уж гаденькие, сладенькие, угодливые, фальшивые были, прямь как у балабола, такой начальнику все места вылижет, причмокивая от счастья, свою задницу подставит, но и других не пожалеет… Что бы вы думали? – Угадала! – Нет, не озарило её, не обдало волной теплого предчувствия, а ткнула пальцем. И всё. Балабол в долгу не остался. Сразу после Именного Указа прислал цистерну конфискованного самогона. Деревня пять дней в жиже навозной копошилась, встать на ноги не могла. Евдокуше он отдельно бутыль монопольки преподнес и шаль с плеча своей благоверной. А потом и корреспондента местного прислал. Смышленая девчушка, глянулась она Евдокуше, и рассказала бабка белобрысенькой и про холодок, и про Степаниду, и про китайского консула в уезде, которого чуть живым не закопали. Слава Богу, Евдокушу позвали, она и определила, что крепко спит он, живой-живехонький, видно, сакэ ихней нажрался, сволочь. Про то, как роды ранние принимать, и как пол будущего ребенка определить, и про яблонь цветение, и про многое другое. Белобрысенькая, как и обещала, прислала уездную газету «Единый Урал» и не одну, а целых две штуки и обе бесплатно. Бабка читать умела, статейка ей не понравилась: девка не соврала, всё верно отпечатала со своего рекорда, но как-то безжизненно звучало, пропало таинство, которое Евдокуша хотела передать этой смышлененькой. Но фотка очень даже чудная получилось: стоит Евдокуша у своего оконца, а петушки резные, что на наличнике, так красочно вышли – Евдокуша сама их раскрашивала на Троицу, как живые петушки эти… После этой газетки с фоткой и стала бабуля местным раритетом: так белобрысенькая свое творение озаглавила – «Раритет из Нижнего Схорона», – и стали называть её по отчеству, и второй китайский консул в уезде приехал, грамоту вручал, и глава волости навестил, справлялся о будущем здоровье своей супружницы толстозадой, и третий зам. балабола дал распоряжение телефон ей поставить (как же, поставили!), и вообще… Теперь, вот, эти пустоглазые припендюрились, прознали, значит…