Александр Яблонский - Президент Московии: Невероятная история в четырех частях

С Формальным Лидером правящей партии было сложнее, двухходовкой было не отделаться. Первая встреча состоялась в «Ритц– Карлтон», куда спикер, снова севший в свое кресло после перерыва в шесть лет, случайно приковылял: «Захотел, видимо, невзначай взглянуть, конспиратор хренов», – но Чернышев незамедлительно пластунские поползновения первого едино-неделима пресек: «Будешь работать со мной?» – громогласно на весь конференц-холл провозгласил он свой бесхитростный вопрос. На «ты» Чернышев ни с кем никогда не общался. Сейчас же ему было необходимо, с одной стороны, сразу же показать место надутому от важности, сосредоточенному идиоту спикеру: кто в доме хозяин, а точнее – кто барин, а кто лакей, с другой же, дать надежду на панибратство с новым хозяином, панибратство, которым так дорожил этот рожденный в рабстве спикер Великого Вече. Едино-неделим растерянно вздрогнул, но руку протянул: «Мы открыты для…» – «Ну и ладненько», – перебил Чернышев. С этим индюком надо решать через Хорькова.

Хорьков выждал ровно девять дней. Разговор был конкретный:

– Что вы лично хотите, уважаемый Всеволод Асламбекович?

– Если честно, как минимум остаться на той же позиции.

– То есть замглавы Администрации?

– Как минимум.

– Максимум?

– Стать главой Администрации… И убрать из штатного расписания должность замглавы.

– Понимаю. Вся администрация в ваших руках. Возражений и препятствий нет. – «“Важнейший способ сдержать слово…” – здесь я сдержу слово, но не думаю, что ты, дружок, останешься на той же позиции». – Что дальше, Всеволод Асламбекович?

– То есть?

– Ваша должность – это деньги вечером. Стулья утром – согласен. Но что это за стулья?

– Вече снимает временные ограничения проживания…

– Нет, извините, это не стулья, это – предоплата. Без снятия этих ограничений любые разговоры бессмысленны. Нет, стулья – это управляемое Вече, пока я, то есть мы с вами не сформируем новое, которое в свою очередь… впрочем, это не важно, это – next step.

– То есть вы становитесь полновластным хозяином…

– А вы как полагали?

– Я полагаю, что, учитывая негативы прошлого, то есть нынешнего правления, нужна система противовесов, разделение властей, как это называется у вас на Западе.

– Но мы не на Западе, мы нынче на Востоке, глубоком, древнем Востоке. Согласитесь, дражайший господин Хорьков.

– Соглашаюсь… Ну, что же, Вече так Вече. Но я здесь представляю не только собственные интересы, как вы понимаете, дражайший господин Чернышев. О себе я так, попутно. Главное: судьба нынешнего президента. От того, как вы решите этот вопрос, зависит решение всех остальных. Это – реальная предоплата.

– А вы какой видите судьбу Лидера Наций?

– Извините, но мне кажется не важным, что думаю я. Сейчас важно, что думает, вернее, хочет он, и как вы к этому отнесетесь.

– И…

– Вы – Президент, он – премьер-министр.

– Ну, это вы уже проходили.

– Проходили, но с другими игроками. И в другой обстановке, и в другой стране, и я был тогда другой, и многое…

– Понимаю… Я соглашаюсь – лишь бы поцарствовать, – вы меняете конституцию: возникает парламентская республика, всё остается по-старому… Зачем тогда огород городить. «Поцарствовать» я не собираюсь, не хочу и не буду. И вы должны это понимать. Так же как и то, что по-старому уже невозможно.

– Понимаю…

– Тогда в чем смысл всей этой затеи? Зачем вы здесь?

– А затем, уважаемый Олег Николаевич, чтобы сказать одну простую вещь. По-старому – невозможно. Но и просто отсечь нынешнего Лидера и трудно, и чревато. И даже не столько потому, что он не хочет, не может остаться без власти – он не представляет своей жизни без нее, не столько потому, что он боится, а он боится смертельно, сколько потому, что очень многие боятся, смертельно боятся его ухода, – «и ты в том числе, сука», – подумал Чернышев. – Ему не дадут так просто уйти, слишком много на нем завязано, слишком много висит… Отсекать его – себе дороже. Но и менять конституцию никто не будет, это я гарантирую, да и он не захочет – не дурак, понимает, что сегодня большинство Вече за него, завтра – бабушка надвое сказала, а послезавтра – выборы, и попрут за вами, он свою публику знает… это же бараны… Просто он надеется, он свято верит, что переиграет вас. Он думает, что все инструменты для выигрыша у него в кармане. Ан нет… Повторю: и время другое, и инструменты давно сгнили, и он другой, и такого, как вы, у нас в Кремле давно не было. Играйте! Выигрывайте! У вас есть шанс. Тогда история страны может хоть чуть-чуть развернуться. Я вас поддержу.

– Благодарю (как же, ты поддержишь). – Я подумаю.

Чернышев так же верил Хорькову, как и Хорьков ему, и оба понимали цену этому доверию. Однако пока что их устремления совпадали, хотя Чернышев не догадывался об истинных жизненных целях Всеволода Асламбековича.

«Михаил Глинка. Ноктюрн “Разлука”. Исполняет ученик 5-го “А” класса Павлик Сучин». Вера Шкотникова поклонилась так глубоко и выразительно – за двоих, что Павлику можно было и не кланяться. Он и не поклонился, за что ему дома немного попало. Мама сказала, что это невежливо, не поприветствовать и не поблагодарить публику, которая пришла послушать его – Павлика, и встретила его аплодисментами. Вышел, как истукан, сел и… Павлик перебил маму: публика пришла не его слушать, а на танцы. На концерт всех согнали. Потому что торжественная часть и концерт – это обязаловка школьного вечера. Но все-то ждут танцев. На что папа сказал, что, во-первых, «обязаловка» – это для разгильдяев, а для нормальных школьников и торжественная часть, и концерт школьной самодеятельности вещи такие же необходимые, как и танцы. Нельзя всю жизнь протанцевать, есть ещё долг, дисциплина, распорядок. Во-вторых, мама всегда права, надо не спорить с ней, а слушать. В-третьих, то, что ты не любишь кланяться, общеизвестно, но нельзя делать только то, что тебе нравится. Надо учиться перебарывать себя. В-четвертых… в-четвертых, играл ты хорошо, и это самое главное. Голос у папы был низкий, рокочущий, говорил он медленно, веско, но не страшно. И всегда, в конце концов, защищал Павлика. Почему все боялись папу, Павлик не понимал. А боялись его все. Даже учителя долгое время избегали ставить ему плохие отметки (хотя, как правило, Павлик учился на «хорошо» и «отлично»). В итоге папа пошел в школу и попросил директора относиться к его сыну так же, как и ко всем остальным. Папа наверняка именно попросил, но после этой просьбы директор стал смотреть на Павлика какими-то испуганными, даже заискивающими глазами.

Играл на рояле Павлик, действительно, хорошо. Он любил музыку и, как говорила его учительница в районной музыкальной школе, чувствовал ее. Одно время он даже мечтал стать музыкантом. Но папа мягко, но грозно сказал – отрезал: не мужское дело, подумай о настоящей специальности.