Дмитрий Поляков (Катин) - Скользящие в рай (сборник)

– А что, – хорохорился Никодим, – будем расплачиваться игрой на банджо. Оно тоже денег стоит, если подумать. Так многие делают. Автостоп называется. Говно вопрос.

Через полчаса стало понятно, что вопрос совсем не так обыкновенен. Нас никто не собирался подсаживать, на что так надеялся Никодим. На легковушки мы и так не рассчитывали, но и большегрузы – главная наша добыча – надменно проносились мимо, обдавая нас клубами пыльной гари. Никто не нуждался в бесплатных концертах. Почему-то Никодим не подумал, что в любой машине имеется радиоприемник.

– Живая же музыка, – недоумевал он. – Где такую еще услышишь? Я в молодости в подземных переходах играл. На штырке, мы говорили. Вот там бывало. Ждали даже: «Ну, щас он нам смыгает!» И хорошо зарабатывал.

– Мы что, пешком пойдем в Таганрог? – спросил я.

– Немного пойдем, а там посмотрим. К вечеру они другие.

– Уже же вечер.

Никодим сверился с картой, и мы пошли. Слава богу, стояла теплая погода, и я рассказал Никодиму о том, что случилось с Раисой. Он нахмурился, закурил.

– Рай, говоришь? Зря она. Все мы скользим в рай, как песок по лопате. Кто голыдьба, не злодей, те сразу в рай, прямым ходом. Иначе и быть не может. По религии, оно как? Сперва чистилище. – Он остановился и развел руками. – Так вот же оно, вокруг. Никто не знает. Думает, еще будет. Ни хрена, здесь очищайся, оправдывайся. А уж отсюда – в рай.

Он задумался. Потом сказал осмысленно, убежденно:

– Все такие, как мы, идут в рай. Это жадному, богатому надо гадать, как в ушко́ прошнырить. А нам чего? Чего с нас возьмешь?.. Зря она головой, Райка… эх, зря.

Он опять примолк.

– Люди рожают людей зачем? Для чего?

Я пожал плечами. Мне тяжело было идти. Болели ребра, бок, задница.

– Для радости. Только для нее. А значит, и жить обязаны – в радости. Ну, то есть, чтоб, знач, в таком понимании, видишь, чтоб… А не научились, сами, значит…

Очередная фура окутала нас черной сажей, испачкав наше светлое философское настроение.

– Может, ты прямо тут на банджо сблямзаешь? – предложил я. – Ну, чтобы видели, какая у нас валюта. Впереди ночь, можно заснуть за рулем. А тут ты со своим банджо по башке ему. Могут и клюнуть, а? А я голосовать буду.

– Как будто ты мной торгуешь.

– Ну, вроде того.

– Нет, это слишком. Проституция какая-то выходит. Как плечевые. Не, надо соблюдать достоинство.

– Ну как его соблюдать, если вот-вот стемнеет.

– Ну, не знаю.

Однако мы все шли, и Никодим все болтал и болтал:

– До Тулы – на перекладных. Где автостопом, где как. Оттуда до Воронежа – электричкой. А от Воронежа рукой подать. А в Таганроге нас знаешь как встретят! Меня там каждая свинья знает.

– Надо говорить – каждая собака.

– Что поделаешь, если в Таганроге свиней больше, чем собак. Тихий, понятный городок. Хотя и там можно развернуться. Собачьи бои есть, петушиные. Тараканьи бега. Но это так, мелочовка. Скука, короче. Нам оттуда дальше двигать. На юг. Белый пароход томится у причала, ждет. Меня ждет. Ну а ты со мной. Только б дождался.

– Ну откуда там белый пароход?

– Ну, не белый, ну, зеленый, коричневый. Ну, не пароход. Так что ж с того, дорогой мой? Плавсредство тебя устроит? Баржа, плот? Ты матросом будешь, я боцманом. Или наоборот. Хотя нет, наоборот несолидно. Да какая разница? Через Азов на Керчь и – в Черное море. А там!.. Ты был на Черном море?

– Конечно, был.

– А я не был. Представляешь, ни разу в жизни.

– Да ладно тебе.

– Что ж я врать буду в таком святом вопросе? Ну и чего там есть?

– Там? Море, вода. Тепло. Кипарисы растут, персики, инжир. Цикады орут по ночам. Запах еще такой. Густой, головокружительный.

– Мама моя, не может такого быть!

– Да ведь от Таганрога до Черного моря рукой подать.

– А я там проездом был.

– И каждая свинья уже знает?

– Ну да, уж очень понравился городок. Народ хороший, доверчивый.

Внезапно нас обогнала идущая на большой скорости белая «шестерка». Она резко развернулась и встала в облаке пыли ровно перед нами. С треском распахнулись дверцы. Из «шестерки» выскочили трое. Я не разглядел их. Ни лиц, ни возраста, ни одежды. Все трое кинулись к Никодиму. Машинально я заслонил его, но был отброшен на землю, где скорчился от боли. Они обступили Никодима, который что-то кричал, захлебываясь, старался что-то объяснить. Я лишь видел, как заработали их локти. Это продолжалось совсем немного. Я все еще пытался подняться на ноги, когда они запрыгнули в машину. «Шестерка» с ревом развернулась и умчалась обратно, в направлении города.

Мне никак не удавалось отдышаться от боли, я мог стоять только на четвереньках. Я позвал Никодима, но ответа не последовало, и я пополз к нему с нарастающим в сердце тоскливым страхом. Наконец я добрался до него. Он неподвижно лежал на спине. Мое внимание сразу привлек влажный, переливающийся блеск нескольких узких разрезов на рубашке, туго обтягивающей его вздымающийся живот.

И тогда я обнял его.

– Никодим. Никодим.

Но он не ответил. Он как-то очень нехорошо сопел. Недолго. Потом он умер.

В сумке у него лежали какие-то деньги, паспорт, несколько фотографий разных женщин и одна – маленькой девочки с белым бантом на голове. Все это я запихнул обратно, а сумку положил ему под голову. Потом я пошел к ограде, за которой, по-видимому, выпасали коров, и выломал из нее длинную, горизонтально прибитую жердь. Это далось мне с большим трудом и заняло немало времени, поскольку из-за усилившейся и сделавшейся постоянной боли в ребрах я не мог действовать в полную силу. Те семь гвоздей, на которых держалась эта жердь, мне пришлось выбивать и вытаскивать целую вечность с применением досок, камней и веса собственного тела. Я хорошо их запомнил: их длину, форму и то, что их было семь. Наконец жердь была выдрана и повисла. Какой-то железякой я вырыл у обочины дороги яму, достаточно глубокую, чтобы в нее можно было установить выломанную жердь. Тогда я вернулся к Никодиму и из последних сил стянул с него рубашку. Я нацепил рубашку на конец жерди, поднял ее кверху и другим концом впихнул жердь в яму. Получился криво торчащий, неустойчивый шест, на котором, подобно знамени поверженного войска, висела мокрая от крови рубашка с темно-красными попугаями. Потом я прикрыл тело Никодима ветками и так оставил его. Больше ничего сделать было нельзя. Из всего, что было, я забрал только банджо.

Вот так. Я не ушел в Таганрог. И белый пароход уплыл в Черное море. Я возвращался назад. Странно, а ведь у меня не было другого выбора. Этот город, точно губка, втягивал меня обратно. Он не дал нам удалиться настолько, чтобы исчезнуть из вида. Он ни на минуту не сводил с нас пристального взгляда кровопийцы. Наверное, ему надо было, чтобы я издох в его муравейнике.