Дмитрий Поляков (Катин) - Скользящие в рай (сборник)

Она туманно глядит на меня и, не поворачиваясь, сообщает:

– Это Жорик.

– Здравствуй, Жорик, – говорю я, краем глаза наблюдая за играющими в бильярд. Уже шелестят купюры. Блондин лупит легко, вполруки явно. Проигрывает.

Жорику не терпится отсюда убраться. Он кивает мне и опять принимается ныть. Кристина решительно усаживается за стол, и ему не остается ничего иного, как со вздохом расположиться рядом, повесив свою тощую ногу на подлокотник кресла. Присаживаюсь и я.

Впрочем, на этом настаивает Кристина – взглядом, напускной решимостью, – черт знает зачем я плетусь за ними. Мы принимаемся перекатывать ненужные в общем-то слова. Кристина говорит, что они едут в очень модный ночной клуб, где отдыхает состоятельная молодежь, что заглянули сюда мимоходом, что Жорик – он то ли клипмейкер, то ли модельер, – словом, ему дали карт-бланш. Я вежливо уточняю название клуба, в который они направляются, и спрашиваю, почему у ее друга такой задумчивый вид. Как ни странно, он относится к моему вопросу всерьез.

– Творчество, – рассуждает он, – имеет одно свойство – сжигать своего создателя, выдавливать из него все соки. Когда ваяешь полотно, ведь не думаешь, как отдохнуть, где расслабиться. От этого и крыша может поехать. И поэтому я просто не понимаю, зачем Кристинка приехала сюда, когда нас ждут совсем в другом месте, где реально нормальная, стопудовая расслабуха.

– Кристинка, – говорю я, – ты зачем приехала сюда?

Она смотрит на меня влажными глазами обреченной нерпы, словно я намереваюсь ее истребить. Кажется, я невольно включил Жорика, поток словоблудия прорвал дамбу. Он ерзает на месте, картинно скрещивая ноги. Больше всего он похож именно на Жорика. По-моему, ему безразлично, о чем говорить, мысль свободно болтается между богемными хрониками и аксессуарами модной тусовки.

– Вот такие запонки (например). Как гайки, ржавые. И подошва рифленая, ледоколом. И такая вот прядочка отсюда, оранжевенькая или, ну, просто светлая. А головка по-прежнему голубенькая. В общем, такой кадр, без рутины, но и не в духе времени. Внешность – это же отражение сердца. Вот и приходится выражать себя в контексте времени.

(Ну и в таком где-то духе.)

– Неужели у нашего времени такой контекст? – скромно ужасаюсь я, затягиваясь дымом.

Жорик смотрит на часы и вздыхает:

– Что делать, все меняется. Сегодня нельзя без экспрессии. В принципе, каждый имеет право быть творческой личностью. – Он на миг умолкает, спрашивает коротко – где туалет? – и быстро удаляется.

Минуту мы сидим молча. Я механически слежу за бильярдом. По детскому выражению лица одного из участников становится ясно, что блондин повел уже серьезную игру.

– Я выгляжу дурой? – спрашивает Кристина.

– Нет. Но откуда у тебя этот пижон?

– Так. Привязался.

– Понятно.

– Ничего тебе не понятно. Я притащила его, чтобы…

– Понятно, понятно.

– Глеб, почему бы тебе…

– Что?

– Я не знаю… Но ты мог бы жить совсем иначе.

– Мне нравится так, Кристи.

– Разве это достойно тебя?

– Слишком пафосно, дорогая. Я всем доволен. И оставим это.

– Эти люди вокруг, эта дыра…

– Оставь, – раздраженно отрезаю я. – Не надо жалости.

– Хорошо, оставим.

– К тому же не забывай, это не дыра, мы в гостях у Назара.

– Короче, я хочу сказать, что не стану забирать ключи от квартиры. Пусть останутся у тебя. На всякий случай.

– Спасибо, Кристи. Стоит ли?

– Какой ты стал, Глеб. – Глаза нерпы превращаются в лужи.

– Прости, но… я не знаю, что говорить.

Кристина неуверенно трогает меня за плечо:

– Может быть, нам… уйти вместе?

– Уйти? – улыбаюсь я наконец. – Лучше утонуть, дорогая.

Возвращается Жорик. У него посвежевший вид. Они сидят еще некоторое время. Жорик молотит без передышки, все о возвышенном. Кристина помалкивает, стараясь выглядеть беспечной. Потом они уходят. На прощание Жорик изрекает:

– В будущем веке придет новая раса. Все будет в одном. Люди будут как симбиоз всего, понимаешь? Каждый сможет заниматься дизайном, музыкой. Писать тексты, рисовать. Каждый будет уметь все. Прикинь?

(По-моему, он где-то вычитал эту прелесть.)

Скваронский уже совершенно пьян, может разговаривать сам с собой. Ему что-то настойчиво внушает единственный официант Назара, престарелый толстяк Марленыч, усатый и лысый, как тюлень. Я перебираюсь к стойке.

– Что, Кристина уже ушла? – интересуется Назар с каким-то робким вызовом. Я киваю в ответ. Он начинает усиленно тереть бокал. – Хочешь, я точно определю, чего тебе не хватает?

– Ну.

– Рожна! Вот чего! Вот как получишь рожно, вот тогда все у тебя будет в порядке.

– Ладно, кралнап гони (так мы называем крепкий алкогольный напиток).

– Тебе только кралнапы подавай. А люди тебе не нужны.

Из трех проституток осталась одна, подруги ушли с сутенером. Ее густо накрашенное лицо похоже на венецианскую маску. Она пьет пиво. Захмелевший жилец с верхнего этажа, забыв, что пора уже возвратиться домой, подсаживается к ней и начинает с жаром рассказывать о своем характере. Загасив сигарету, проститутка бросает на него безжизненный взгляд. Слышно, как заплетающимся языком он выводит:

– Ну ты хоть мыслишь чего-нибудь? Читала хоть какой-нибудь роман?

Меня перехватывает Скваронский, водка чуть не выплескивается из моего стакана. Он мутно смотрит мне в переносицу и цедит:

– Глеб, какое сегодня число? Все смешалось. Огни, люди, крысы… Ты сделал маленькую небрежность, так, пустяк, тьфу – и вся жизнь летит под откос. Надо быть осторожным, Глеб, надо быть осторожным. Никто не знает, чем ответит какая-нибудь мелочь, о которой даже уже не помнишь. Чем и когда. Слышите, Глеб? Никто, никто.

– Что же это вы каркаете, как ворон на кладбище, – отмахиваюсь я.

– Теперь ему ничего не поможет. Труп, – резюмирует Марленыч, ровняя узел на своем захватанном галстуке.

Скваронский откликается на удивление бойко:

– Ушами по щекам себя похлопай, Марлннн…

Мне трудно собраться с мыслями, я чувствую, как во мне рождается тупое раздражение, ни на что не направленное, злое. Я не могу их больше слышать.

Партия. Блондин сворачивает деньги в увесистую трубку и артистичным движением руки отправляет ее в карман своей джинсовой рубахи. Парни ошалело топчутся рядом на кривых трудовых ногах, они явно не в состоянии постичь свершившегося. Оба словно вылезли из парной: взъерошенные затылки, мокрые лбы и подмышки. Так сказать, поиграли в бильярд, на полную семейную наличность. Глоток холодного пива освежает победителя. Блондин отбрасывает со лба ухоженные космы и весело подмигивает безмолвным работягам – дескать, все, ухожу.

– Сыграем на так, ковбой? – негромко спрашиваю я.

Он оборачивается. От резкого движения напрягаются крепкие мускулы. Блондин оценивающе смотрит на меня, потом оглядывается по сторонам. Загорелое лицо бесцветно равнодушное. От брови к виску тянется белый шрам.