Леонид Нузброх - Посредник

Он демонстративно сел на кучу свежевырытой земли и отвернулся.

– Муртаз, ты обижаешься, точно как девочка. Наверное, это потому, что ты голодный, – попытался Лейба шуткой сменить тему. – Если хочешь, подойди ко мне в столовой во время ужина. Я тебе свою порцию отдам. Хорошо?

– Нет, не хорошо!.. Где тушкан?

– А что касается тушканчика, то я рейку – не бросал! Не веришь, спроси Белозёрова.

– Точно, Муртаз! Мастер всё время рядом со мной стоял и смотрел на солнечное гало, – поддержал «святую ложь» Белозёров.

– Солнечная Галя, солнечная Галя! Что, Абдухоликов девочка, а? Кто рейка бросал? А?! – он снова обиженно посмотрел в сторону Лейбы.

– Не знаю, Муртаз. Давайте лучше работать: время идёт, – Лейба с силой вонзил лопату в землю. Какое-то время Абдухоликов молча смотрел, как Лейба с Белозёровым капают, потом, вздохнув, пробурчал своё излюбленное «однако», поднялся с земли, надел рабочие рукавицы и, взяв лопату, принялся за работу.

А высоко-высоко в раскалённом безоблачном Казахстанском небе, в самом зените, ещё долгое время обжигающе палили три одинаковых солнца.

На каждого – по одному.

Я медленно прогуливался по набережной вдоль пляжа «Майами».

Средиземное море, только вчера ещё с таким неистовством бросавшее на Ашдодский берег увенчанные пеной грохочущие валы, сегодня было абсолютно спокойно.

Огромным размытым пятном нависло над горизонтом утратившее свою силу за день тёмно-красное солнце. Мне нравится наблюдать закат. В нём есть что-то мистическое, фатальное, и поэтому, наверное, он всегда навевает на меня грустное, слегка тоскливое настроение.

Я остановился, готовый насладиться созерцанием этого чуда природы, как вдруг меня окликнули по имени.

Я оглянулся. Передо мной стоял незнакомый мужчина средних лет, высокий, худой, в солнечных очках и бейсболке.

– Не поверни ты свой профиль в сторону моря – ни за что бы тебя не узнал. Но твой еврейский профиль… Дай Б-г вспомнить, в каком классе он у тебя прорезался? – мужчина наморщил лоб.

– Иосиф?! Да нет, ты не Иосиф. Погоди-погоди, сейчас вспомню… Ой, да ты же…

Увидев, что я начинаю его вспоминать, мужчина назвался первым:

– Шмуэль. Не удивляйся: так звали моего покойного дедушку. И мне как первому отпрыску мужского пола в нашей семье дали его имя. Но там, в той стране, откуда мы с тобой родом… там мало кто из нас носил своё настоящее имя. Насколько я помню, и ты тоже.

«Ну что ж, пусть будет Шмуэль», – подумал я.

Когда-то, в далёком детстве, мы жили в соседних домах и были очень дружны, но потом его семья переехала в другой город и с тех пор мы больше не виделись.

Я обрадовался этой неожиданной встрече и засыпал его вопросами, так как кое-что о нём слышал.

– Началась эта история ещё там, на доисторической родине. А закончилась она здесь, в Израиле…

– Шмуэль наклонился, подобрал большую, красивой расцветки ракушку, и продолжил. – Это произошло так давно, что порой мне кажется, что и не было вовсе. А если и было – то не со мной. Я не люблю об этом вспоминать, тем более рассказывать, но наша дружба… Не знаю, что она значила в те давние годы для тебя, но для меня наша дружба – самое светлое воспоминание детства. А это, я так думаю, всё-таки к чему-то обязывает. Даже сегодня, через такую толщу лет… Или нет? – он посмотрел мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них ответ. – Если ты не возражаешь, мне легче будет рассказывать об этом в третьем лице.

Я кивнул.

Море уже наполовину поглотило солнце, и хотя было ещё достаточно светло, с востока неумолимо надвигались, отвоёвывая всё больше и больше пространства у дня душные вечерние сумерки.

Шмуэль помолчал минуту, потом, вздохнув каким-то своим мыслям, заговорил…

Звали его – Илья. И был он – как все. Но всё же было нечто, что отличало его от обычного парня двадцати трёх лет. Он был чуть более длинноват, чуть более суховат, менее красив и бредил ею.

А ей было семнадцать. Она была среднего роста, обладала прекрасной фигурой, красотой, и, увы, была к нему абсолютно безразлична. Она знала о его чувстве и была немного удивлена и испугана тем, что, сама того не желая, разбудила в нём такую глубокую и страстную любовь.

Ирина, так звали её, была немного ветрена, встречалась со многими парнями, но знала себе цену, дорожила своей свободой и поэтому считала преждевременной и ненужной эту неожиданную встречу с настоящим чувством.

Конечно же, Ирина могла бы сказать ему, что между ними ничего не может быть, так как она уже встречается с другим, или что он, Илья, ей безразличен, или что она его просто не хочет видеть.

Но, как любой женщине, Ирине эта любовь льстила, а так как Илья старался не надоедать ей своим обществом, если видел, что ей сейчас не до него, то его любовь не была ей в тягость.

Илью можно было бы принять за одного из её поклонников, если бы он чаще искал с ней встреч, надоедал любовными объяснениями или ревновал к другим парням. Но он молчал. И ей это нравилось.

Зная, что Илья готов выполнить любую её просьбу, Ирина, тем не менее, старалась за помощью к нему не обращаться. Хотя случалось, что иногда, когда ей хотелось отделаться от чересчур настойчивого поклонника, она заходила в будку телефона-автомата и звонила Илье.

Илья выкатывал свою красную, блестящую никелированными боками «Яву» и, стоило только парню на несколько секунд отвлечься, чтобы поздороваться с кем-нибудь из своих знакомых или просто прикурить, как Иринки и след простыл.

Ирине очень нравилась езда на мотоцикле, когда дорога бесконечной асфальтовой лентой с бешеной скоростью ложится под колёса, деревья вдоль обочины сливаются в сплошную зелёную полосу, а она, обхватив руками и вплотную прижавшись животом, грудью, бёдрами, сливалась с Ильёй настолько, что ощущала два тела, как одно целое. Экстаз скорости будоражил кровь, проникая, словно хмель, в каждую клеточку тела, но даже в эти минуты Ирина не могла бы представить себе, что их связывают отношения более близкие, чем просто дружба.

Случалось, Илья учил её водить свой мотоцикл, чему она всегда была очень рада. В одну из таких поездок произошел случай, полностью изменивший их отношения.