Леонид Нузброх - Посредник

Он снова метнул взгляд на Еврея. Еврей все также невозмутимо смотрел, не моргая, ему в лицо. Никто из окружающих не обратил на это внимания, но он, Фашист, знал, что оказался слабей Еврея, уступил ему. И хуже всего было то, что, снова глядя в эти непокорные еврейские глаза, он увидел, что Еврей это понял.

Взбешённый фон Краузе, смачно плюнув в лицо старика, процедил сквозь зубы по-немецки: «Что уставился, грязный Еврей? Немца не видел?!» – и, размахнувшись, резко ударил палкой по голове. Кровь мгновенно залила Мойше лицо, насытив, как губку, усы и длинную, до пояса, рыжеватую бороду, стала стекать на выцветшую от солнца рубашку, постепенно все больше и больше окрашивая её в красный цвет. «Видел», – внятно проговорил Мойше окровавленными губами на чистом немецком языке.

То, что этот Еврей осмелился заговорить с ним, немцем, да еще на его, немецком языке, окончательно вывело фон Краузе из себя. Выхватив из кобуры «вальтер», он не целясь, навскидку, выстрелил в лоб стоящего перед ним Еврея.

Мойше пошатнулся, мягко осел на землю и упал на спину, неудобно поджав под себя ноги.

Толпа безмолвствовала. И только Фейге, до сих пор стоявшая в оцепенении на том же месте, где её оставил Мойше, вдруг что-то запричитала на идиш и, бросившись вперёд по так и не сомкнувшемуся проходу, упала плача на бездыханное тело мужа. Стоявший рядом фон Краузе прицелился. Раздался выстрел. Замолкнув на полуслове, Фейге разжала объятья и опрокинулась на землю.

Она неподвижно лежала, широко раскинув руки, на прогретой летним солнцем земле, отрешённо уставившись открытыми глазами на плывущие в небе кучевые облака, и только большая прозрачная слеза все ещё продолжала свой бесконечный путь по морщинистому виску, пока не затерялась где-то среди вьющихся седых волос.

Мойше медленно приходил в себя. Пуля, выпущенная навскидку дрогнувшей рукой, лишь срикошетила о черепную кость. Голову раскалывала дикая боль. Мойше застонал. Фон Краузе повернулся: «Так ты, еврейская свинья, ещё жив?! Ну, погоди!»

Он отдал приказ. Солдаты бросились по дворам и вскоре привели коня и принесли длинную верёвку. Взяв за ноги, отволокли к стене школы тело жены.

Крепко связав руки Мойше одним концом верёвки, они стали привязывать второй её конец к хвосту коня. Фон Краузе, поглядывая на быстро темневшее грозовое небо, торопил солдат.

Не понимая смысла, сельчане с любопытством смотрели на все эти приготовления. И только истекающий кровью Мойше лежал на земле, безразличный ко всему.

Ему вдруг вспомнилось, как немцы, создавшие своё поселение за Баймаклией сразу же после Первой мировой войны, были вынуждены совсем ещё недавно, по требованию Гитлера, продавать свои добротные дома и уезжать в Германию.

Покупали немецкие дома чаще всего евреи – как более зажиточная часть населения. Один старый немец перед самым отъездом сказал: «Мы, немцы, продали свои дома вам, евреям, а кому их будете продавать вы?»

Фон Краузе взял в руки длинный кнут и подошёл к Мойше как раз в тот момент, когда с неба на лицо старика упали первые капли дождя. Мойше обрадовался: он знал, он знал, что будет дождь! Его барометр – нога никогда его не обманывала! Недаром она ныла с утра. И вот, видите – таки-идёт дождь! Идёт дождь! Пересилив боль, Мойше улыбнулся…

Фашист не верил своим глазам: этот почти мёртвый Еврей нагло улыбался ему в лицо! От переполнившей его злобы Фашист стал задыхаться. «Еврей! Проклятый Еврей! Это твой ПОСЛЕДНИЙ день!» – заорал он и отдал приказ.

Развязав руки Мойше, солдаты быстро привязали конец верёвки к длинной бороде.

Фашист со всей силы хлестнул коня. От неожиданности конь присел и, резко рванув вперёд, поволок за собой тело старого Еврея.

Все стирает всемогущее Время. Единственный сын Мойше – Бэрэл Рабинович, геройски погиб под Моздоком в декабре 1942 года. Нет уже на свете и жены Бэрэла – Ханы. В годы военного лихолетья не сохранилась могила Мойше.

Давно не живут евреи ни в Акуй, ни в Баймаклие, но даже если бы и жили, всё равно не осталось уже в живых никого, кто помнил бы, когда Мойше родился и как он жил.

Да, все стирает всемогущее Время. Но наперекор Времени и Судьбе не сгинул с лица Земли род Мойше Рабиновича. Две его внучки, пережив все ужасы войны, вернулись из эвакуации. Они благополучно устроили свою жизнь и в 1992 году репатриировались в Израиль, где и живут по сей день: Клара – в Хайфе, Люба – в Ашдоде.

Их семьи редко собираются все вместе, но иногда, когда это всё же случается, обе внучки Мойше рассказывают трём его правнукам и пяти праправнукам страшную историю о том, за что и как был убит их дедушка – Мойше Рабинович.

Придёт время, и те, в свою очередь, расскажут это своим внукам и правнукам. Нет, просчитался фашист фон Краузе: ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ еврея Мойше Рабиновича не наступит никогда.

Был полдень. Я лежал в тени грибка на песчаном пляже, а в нескольких метрах от меня плескалось Средиземное море. Июльский воздух был так раскалён, что даже чайки, обычно оглашавшие побережье своим резким гортанным криком, сегодня молчали. Стояла такая неимоверная жара, что одна только мысль о каком-либо движении или разговоре утомляла. Казалось, что тишина эта – нечто естественное, органически связанное со всем окружающим, и что она также бесконечна, как прибрежный песок.

Но вскоре тишина была нарушена. Послышались голоса и из-за раздевалок вышли трое подростков с девочкой лет семи, одетой в белое воздушное платьице. Ребята шли к морю, о чём-то разговаривая и смеясь, а девочка бежала рядом и не отрывала глаз от черепахи, которую один из них держал в руке. Зайдя под соседний грибок, они остановились. Увидев горящий от любопытства взгляд девочки, парень широким жестом протянул ей черепаху: «Дарю». Девочка замерла. «Ну, бери же!» – рука с черепахой почти касалась её лица. И чем дольше девочка смотрела на черепаху, тем больше её охватывало отвращение.

А черепаха медленно поворачивала свою голову на длинной, как у змеи, шее с бессмысленными глазами и беспомощно двигала в воздухе кривыми лапами. Девочка отошла от протянутой руки.

– Натан, зачем пугаешь её? – вмешался парень в дымчатых очках. – Я в прошлом году из леса принёс ужа, так она только увидела его – в обморок упала.