Мариам Петросян - Дом, в котором… Том 2. Шакалиный восьмидневник

Охотники покряхтывают на бегу. Хвосты головных повязок бьют их по спинам. Они бегут гуськом: один, второй, третий – бегут шумно, распугивая дичь. Они нарочно шумят. Тот, на кого идет охота, испугается и выдаст себя бегством. Тогда начнется погоня. Настоящая, о которой они мечтали так давно. И они бегут, тяжело дыша, забрызгивая грязью сапоги. Вообще-то им тоже немножко страшно. Но дичь не должна об этом знать.

В палатке Стервятника Курильщик наконец перестает кашлять и давиться слюной, но не успевает порадоваться этому, потому что почти одновременно что-то приключается с его зрением. Окружающие предметы расплываются и выходят из фокуса, а когда возвращают себе форму, оказывается, что они состоят из множества разноцветных кусочков, как мельчайшая, яркая мозаика. То же происходит с лицами сидящих рядом. Все дробится на миллиард светящихся частичек. Они мигают, перетекают друг в друга и гаснут, а кое-где даже осыпаются, обнажая полную пустоту. Курильщик понимает, что сейчас увидит, как они осыпятся все, и что он постиг истинную сущность бытия, так что, наверное, жить ему осталось недолго.

– Мир осыпается, – с трудом произносит он.

У сидящих рядом это замечание вызывает странную реакцию. Светлячки, из которых состоят их лица, начинают бешено роиться, передавая какие-то сложные гримасы. А потом происходит то самое, чего опасался Курильщик. Все осыпается. Последним – лицо Табаки, оставив два чернильных пятна солнечных очков. Пятна на мгновение повисают в абсолютной пустоте – и почти сразу, не дав ему времени сойти с ума, стремительно собирают вокруг себя новый мир.

Очень яркий… Очень солнечный… Очень пахучий…

Солнце оглаживает Курильщика по спине, вдавливая его в землю. Это приятно. Хотя земли тут нет. Вместо земли – мусор. Жирный и расползающийся под ногами. Почему-то ужасно притягательный. Курильщику хочется в нем рыться, ныряя во все новые и новые запахи, отслаивая их друг от друга, пока из-под их толщи не всплывет нечто совершенно необыкновенное. Но что-то мешает ему отдаться этому занятию целиком. Наверное, парящие в воздухе черные стекла. Солнце превратило их в два сплошных блика, но, придвинувшись вплотную, Курильщик видит в них себя: пару черных котов с белыми грудками – по одному на стекло. От удивления он открывает пасть и громко кричит. Его отражения тоже беззвучно кричат.

– Вот он!

Один из охотников спотыкается. С высокого дерева, из переплетения ветвей, на них смотрит некто с горящими глазами.

– Вот он, вот! – толкаясь, охотники окружают дерево. – Подпалить? А может, спилить? А может…

Некто шипит на них, перебирая по коре когтистыми пальцами. Охотники колотят прикладами о ствол. Дерево скрипит. Один передает свое ружье другому и лезет вверх по стволу. Сидящий среди ветвей шипит громче и плюет в него. Охотник с проклятием падает. Сидящий на дереве смеется и покашливает. Внезапно, перестав смеяться, он соскальзывает с ветки в высокую траву.

Охотники с воплями бросаются следом. Мелькает бронированный панцирь и огненные волосы бегущего.

– Лови! – кричат охотники, грохоча сапогами, разбрызгивая грязь и сбивая улиток с травы.

– Ату его! Хватай!

Кое-кого, всю жизнь прятавшегося в дупле и никогда не выглядывавшего наружу, встревожили шум и тряска. Он забивается глубже в труху, выстилающую его убежище, и оттуда палочкой с крючком на конце притягивает к себе кульки с едой – один за другим. Каждый кулек – три слоя шелковистых листьев, скрепляющая их слюна и еда внутри – бесценен. Нельзя бросать их на произвол судьбы. Только один, последний, он оставляет на виду и даже придвигает его к отверстию дупла, так, чтобы непрошеный гость, проникший сюда, нашел его и, удовольствовавшись малым, унес, не вынюхивая ничего другого.

Кривоног встает и взволнованно подпрыгивает, всматриваясь в реку. «Пусть это не будет дохлая собака, пожалуйста, пожалуйста», – просит он, забрасывая сеть. Предмет тяжелый и длинный. Сопя и всхлипывая от напряжения, Кривоног тянет, пока не вытаскивает его на берег целиком. Долго рассматривает подарок реки, потом подскакивает с радостным воплем. Спальный мешок! Отличный спальный мешок. Совсем целый. Синий в желтую крапинку. Кривоног выжимает из него воду и утаскивает сушить в надежное место.

Белогубый Саара допевает песню и затаивается в засаде. Босые ноги шлепают по грязи. Все ближе и ближе… Он вытягивает шею.

Человек. Грязно-белые брюки, грязно-белый свитер. Длинные волосы цвета сажи. Совсем молод. Не детеныш, но и не взрослый. Подобравшись, Саара прыгает. Собственный вопль настигает его в воздухе, и, перекрутившись, он безвольно падает перед добычей. Добычей? Ха!

Как это печально самому попадать в ловушки. Саара сокрушается, пока оборотень не говорит:

– Хватит, не переживай так.

Тогда он перестает скрести землю и садится в центре мандалы, которую процарапал когтями в податливой глине.

– Зачем – спрашивает он, – ты идешь на заманку, как простая добыча?

– Интересно, – объясняет оборотень. – И красиво. Споешь еще?

Саара молча злится. Петь просто так? Не заманивать, не тосковать? Позор на вечные времена!

– Ладно, – говорит он. – Если спустишься ко мне. И в обмен на что-нибудь ценное.

– Заметано, – оборотень встает. С его волос капает коричневая грязь и стекает по плечам на светлые брюки. Спина оборотня будто покрашена. И от него уже пахнет болотом.

В мокрой от дыхания Песьеголовых пещере с расползающимися от жара китайскими фонариками и догорающими факелами пятномордый предлагает собранию:

– Затянуть на нем ошейник еще на четыре дырки! Кто согласен?

Остальные скулят, перебирая лапами.

– На две! На четыре! На одну! На все, сколько есть!

– Жребий! – кричит кто-то, подскочив и сбив макушкой факел. – Пусть жребий решит!

Факел тушат, разбрасывая горящие крошки.

На пол падает консервная банка, и в стремлении разглядеть выпавшее на крышке число головы жадно стукаются лбами.

– Четыре, – хихикает младший, совсем щенок.

Песьеголовые смущенно переглядываются. Толстый в подпалинах громко дышит, вывалив язык. Его ошейник затянут настолько, что пространства для жизни остается маловато. Еще четыре дырки лишат его этого пространства окончательно. На него смотрят плотоядно и начинают подкрадываться. Он, почти не прикидываясь, падает в обморок. Его презрительно облаивают.

В узкой норе, красиво выложенной изнутри ракушками, Саара сладко спит, напившись крови гостя. Гость отдал ее добровольно, поэтому нельзя сказать, что Саара нарушил правила гостеприимства. Гость сидит рядом, одурманенный песнями. Он трогает спящего Саару и просит: «Эй, проснись…»