Александр Дьяченко - В круге света (сборник)

А один раз жених со свидетелем перед самым венчанием чем-то, видать, обкурились. Родственников понаехало, а их развезло, стоят и хохочут. Невеста плачет, а они заливаются. Вот беда какая.

Много случалось всего, и забавного, и грустного, но было одно венчание, которое меня потрясло и осталось в памяти на всю жизнь.

С Галиной мы познакомились в храме. Она подошла ко мне после службы и попросила соборовать и причастить ее мужа. У Андрея, так его звали, обнаружили опухоль. Ему еще не было и сорока. Будучи по природе человеком терпеливым, он научился скрывать от окружающих боль, потому и болезнь открылась уже на последней стадии. После операции Галина привезла мужа домой. Тогда она и просила его соборовать.

Мы разговорились с Андреем. Вера в нем была, но, правда, очень маленькая, а вот надежды не было совсем. А без надежды в таком деле нельзя. Все время, пока я его соборовал, он смотрел на меня с таким выражением лица, словно говорил: «Я понимаю, ты делаешь свое дело и хочешь мне помочь. Но только зря ты, парень, стараешься. Все равно из этого ничего не получится. Я обречен». И тем не менее он даже было пошел на поправку, но его настроение от этого не улучшилось. Она поменяла квартиру, чтобы у Андрея была отдельная комната и дети ему не мешали. А он спешил сделать в ней ремонт, чтобы ей потом, после него, было меньше мороки со всеми этими мужскими делами.

А месяца за два до кончины Андрея она попросила их обвенчать. Я назначил день, и они приехали в храм нарядные и торжественные. И еще, может, мне это показалось, но они были счастливы. Несмотря на то что время их оставшегося счастья уже можно было исчислять часами. Остался в памяти землистый цвет лица Андрея и проступающая порой в их глазах боль от близкой и неминуемой разлуки.

– Ты хочешь связать себя навсегда? – спросил я ее перед венчанием.

– Да, я хочу и в вечности быть вместе с ним. Здесь мы были вместе до обидного мало.

– Ты еще молодая женщина, подумай, у тебя двое детей, и их нужно поднимать, хватит ли тебе сил?

– Бог не оставит, батюшка, моей бабушке после войны было еще труднее.

Прошло уже много лет, и я иногда встречаю Галину. Она освоила мужскую специальность, занималась извозом, торговала запчастями к автомобилям. Сейчас купила огромный «патриот», чтобы ездить на дачу. Сыновья выросли, родились внуки. Так что забот у нее, как говорится, «полон рот». Я иногда ее встречаю, но никогда не вижу рядом с мужчиной.

Недавно она меня подвозила, и я спросил:

– Не жалеешь о том венчании?

Она сказала, помолчав:

– Вспоминаю то время, оно шло, и я понимала, что теряю мужа, наступало отчаяние, и я не знала, что со всем этим делать. Но после того как мы повенчались, я вдруг отчетливо поняла, что теперь все, мы навсегда остаемся вместе. Никогда еще, как в те дни, я так остро не ощущала времени. Оно стало для меня управляемым, он уходил, а я каждую секундочку нашей жизни словно перебирала между пальцами, как ты свои четки. Те два месяца научили меня ценить то малое, что у меня есть, и быть благодарной за то, что у меня есть. Я не думаю об Андрее «был», для меня он продолжает быть. Он умер на моих руках, и я сама закрыла ему глаза. Может, оттого, что я знала о его скорой кончине и делала все, чтобы ему было покойно, у меня нет на душе чувства вины или какой-то недоговоренности. Словно он переехал в другую страну, а я остаюсь ждать его вызова. Когда-то он обязательно придет, и я пойду за ним вслед.

А вскоре вся страна узнала о взрывах в московском метро. И думаешь, ведь никто из тех, кто погиб, не собирался умирать в тот день. Люди уходили по своим обычным делам, строили планы, а потом буквально в мгновение их жизнь прервалась. Мы жалеем погибших, но жалеть нужно тех, кто остался. Теперь день изо дня месяцами они будут вспоминать все одно и то же. Ту самую минуту, когда любимый человек уходил из дому в то злополучное утро. Возможно, это было так: «Быстренько иди сюда, поцелую и я побежал, уже опаздываю!» – «Беги, беги, я умываюсь, вечером поцелуешь», или звонок по телефону: «Я хочу тебе сказать что-то очень важное для нас обоих». – «Прости, мне сейчас неудобно разговаривать, вечером скажешь, мы же договорились о встрече». Может, это было так, а может, как-то по-иному. Только не будет теперь этого вечера. Никто так и не скажет оставшимся тех заветных слов, никто больше так не обнимет и не поцелует. Лишь остается подушка, которую можно обнять в надежде уловить запах того, кто уже не придет. Мы неисправимы и начинаем понимать, что были счастливы, только тогда, когда счастье теряем.

Ночь, табло на часах говорит, что сейчас где-то около трех. Проснулся и почему-то вспомнил тот разговор с Галиной в ее вездеходе и то венчание. Рядом со мной, свернувшись калачиком, мирно спит моя матушка. И я делаю неожиданное открытие: а ведь моя матушка за все двадцать пять лет совместной жизни так ни разу и не сказала, что она меня любит. Вот это здорово, а как же мы так поженились, без констатации самого важного? Спать сразу же расхотелось, и так стало себя жалко. Нет, так дело не пойдет, матушку определенно следует обличить, утром, сразу же, как проснемся.

Для сбора компромата мысленно возвращаюсь в те наши далекие годы и почему-то сразу вспоминаю, какими счастливыми глазами смотрела она на меня, когда я делал ей предложение. Потом, как старалась она подложить мне на тарелку самый большой и вкусный кусочек, как обшивала, стирала, гладила до появления всех этих чудо-машин. Нужны обличающие факты, а в голову лезет всякая ерунда, как всеми силами она старалась дать мне поспать, когда появился на свет малыш. Потом, как вместе пришли в церковь и она терпеливо выслушивала мое дилетантское «богословие». А когда, став священником, я получил самостоятельный приход, она ушла с прежней работы на зарплату в пять раз меньшую ради того, чтобы быть рядом и организовывать клирос. Вспомнилось, как перед первой нашей Пасхой, когда не было денег на красные облачения, она пошла на рынок и продала свою единственную ценность – новую шапку из голубой норки.

Воспоминания, тесня и наплывая друг на друга, выстраивались в одну большую непрерывную цепь обличений, но только уже меня самого. Вот так, Саша, получается, что рядом с тобой вот уже целых двадцать пять лет живет человек, который и живет-то ради тебя, а ты этого до сих пор не понял. А для любви слова, оказывается, вовсе и не обязательны.

Вглядываюсь в ее лицо и, хотя на дворе еще темно, отчетливо вижу ту самую девчонку, которая согласилась идти по жизни рядом со мной и идет вот уже целую четверть века. Мы привыкаем, что кто-то живет рядом, для нас становится нормой быть кем-то любимым, что о нас кто-то постоянно заботится и на него можно свалить кучу всяких домашних рутинных дел. И кажется, что так будет всегда, но в том-то и дело, что «всегда» в нашем конечном мире не бывает и это «всегда» рано или поздно заканчивается. И можно так и не успеть научиться быть благодарным, а потом ненавидеть себя, что вовремя не целовал эти глаза и эти руки.