Ринат Валиуллин - Повесть о настоящем Шарике

Животный мир, в отличие от домашнего, огромен, в нём нет места войне, но кровопролитие, естественно, случается. И здесь естественный отбор. Он контролирует и рынок, и влияние провозглашённых особей на многочисленных приматов, собак на кошек, кошек на мышей. Но как бы ни был тот жесток, мир набожен. Молиться на траву подсели сиротливо бдительные мыши церковные, их грызла совесть, как любого, кто в чужом амбаре рос, они как оправдание – семечки, приветствуя колхозом сенокос. Завидев Тома, поклонились трижды. Они давно уже между собой заключили мир.

Как показалось Тому, в деревне он стал другим, более внимательным, стал замечать то, чего не видел раньше – вечных насекомых. Он заметил, как паук обнял, взасос целуя, свёрнутую им в саван жалкую пчелу. На плечи ей вчера платок накинув, совратил. Она не предполагала, что в плену, жужжала всеми крыльями туда, где вся её семья трудилась, не покладая хоботков, где лаком изливался сотовый, добытый ею с таким трудом янтарный мёд. В прохладной тени ветхого сарая прислушивался к пенью ранних птиц лопух, слоновыми ушами грея собственное любопытство, силился понять: за что его так обозвали скверно? В чём он провинился? Шмель, у которого ещё не кончилась заводка, халат мохеровый накинув, тёрся полосатостью его о лист. Приняв массаж и клеверные ванны, он лениво наблюдал за тем, как где-то там, внизу, смешно, ненужно муравьи пытались строить коммунизм. Том его вспугнул, шмель медленно поднялся в воздух, как вертолёт военный, и полетел в разведку, разбив попутно стаю бабочек. Они своей порхатостью заражали воздух. Бабочки скакали семь сорок, хлопая в ладоши белых крыльев. В их головах бродили детское веселье и авантюризм, которые они хотели навязать растениям и цветам, но те задумались, подобно многим одноклеточным, надолго, ментально зависая между вазой и гербарием.

В деревне разыгрывался долгий день: по небу солнце, безадресно пасуя, Том всем видом демонстрировал миру дикой природы, что тот ему скучен, не интересует. Финальной частью утра, наконец, запором крепким скрипнула уборная, вышел человек наружу. Я справился. Закинул облегчённо взгляд на небо, штаны поправил, почесал затылок, вспомнив про другие нужды. Подошёл к коту, сидящему на крыльце, воткнул свою большую руку в его пушистый мех.

– Ты помыл бы прежде руки, – недовольно выгнул свою спинку Том.

– Не волнуйся, они стерильные. Я мыл их.

– Когда?

– Вчера. Ладно, пойдём завтракать. Хватит ворчать, – приклеил я кота этим предложением к своим ногам и мы вернулись в дом.

– Ты ли это, Шарик? – радостно начала подметать хвостом землю Муха. – Тебя прямо не узнать: весь блестишь от счастья, ошейник с навигатором, выглаженный, выбритый, даже щёчки появились. Никак, работу приличную нашёл? – обнюхала она пса.

– Да, взяли на таможню по знакомству, – пытался отстраниться он от её любопытства, пахнущего давно утонувшей рыбой.

– И духи прелестные, Франция? – уткнулась Муха в его волосатую грудь.

– «Джи ван джи», – чихнул Шарик, стараясь высморкать эту рыбу.

– Ну, рассказывай, что за работа? – легла Муха на спину, зазывая его в свои объятия.

«Бабе совсем башню сорвало, – подумал тот про себя и повёл носом, – течку чувств от кабеля не утаишь».

– Расскажи, чем ты там занимаешься? – перебирала она лапами в воздухе невидимые струны.

– Обнюхиваем багаж на взрывчатку на вокзалах и в аэропортах, – сделал он вид, что не замечает её игривого настроя.

– Неужели она чем-то пахнет? – Муха вдруг вспомнила, что забыла почистить зубы после рыбы, и ей стало неудобно.

– Кому-то пахнет, а я только еду в сумках чую. Создаю видимость, нос, правда, устаёт к концу рабочей смены, у нас добрая половина таких неспособных работников, – сделал Шарик серьёзные уши.

– А это не опасно? – вскочила она на лапы, будто тут же была готова защитить от опасности и начала яростно целовать его скулу.

– Нас смертниками называют, – снисходительно отмахнулся хвостом Шарик, добавив бравады в рассказ, – поэтому и кормят на убой. Пока тьфу, тьфу, тьфу, без жертв, – сплюнул длинный волос Мухи, прилипший к языку.

«Когда я хотел, она выкобенивалась, теперь, когда тебе говорят: на, бери, ты начинаешь отплёвываться: может, не сегодня, потом как-нибудь. Капризная штука – жизнь, не то, что смерть, та всеядна», – рассуждал про себя Шарик, глядя на разгорячённую самку. – В общем, работа, как работа, собачья, – добавил он, уравняв себя в правах с Мухой, чтобы ей, как женщине, не было очень обидно за бытом прожитые годы. – Лучше расскажи, как у тебя отношения с космосом и его менеджерами, – сделал Шарик хорошую мину, демонстрируя внимание не только к Мухе, но и к её заботам.

– Космос, как видишь, пока на месте. Готовимся, тренировки каждый день. Я так устала, Шарик. Трудно мне заниматься любовью без любви. Ради карьеры, если бы ты знал, как это тяжко! Каждая ночь независима до тех пор, пока не раздвинет ноги, – зевнула она так широко, что глаза её заслезились.

– Имя на букву Б, жизнь на букву Б, бюрократия кругом, – подытожил Шарик. – Как я тебя понимаю, Муха.

– Ты не понимаешь! Потому что ты не хочешь лететь с нами. Может, выпьем?

– Я собой не торгую.

– Да, ты неисправим, Шарик. Тебе действительно нельзя туда. Ты можешь загубить всю программу.

– Не хочется быть подопытным.

– Да, дело не в этом, ты слишком ветреный. Вдруг ты там встретишь кого? Космическую собаку. И сразу полезешь под юбку, – неудержимо продолжала фантазировать Муха, будто её это заводило. – Тебе нельзя туда, это может испортить их представление о нашей морали. Случайные связи – они хуже, чем астероиды. Их последствия непредсказуемы. И когда уже всё у тебя будет с ней на мази, в этот самый момент металлический голос объявляет на всю Галактику: «„Шарик-1“, я „Дом-2“, как слышите меня, „Шарик-1“, я „Дом-2“, я – „Конура“, может быть, так понятней. „Шарик-1“, вы слышите? Сука! Немедленно слезьте с космической суки! Немедленно возвращайтесь на базу, обратно!». А ты молчишь про себя: «Нет, ребята! Теперь вам меня уже не остановить».

– Муха, ты что, фэнтези увлеклась? – надоело Шарику слушать всю эту галиматью: «Вот бабы, стоит им только увидеть на горизонте другую, сразу фантазия у них закипает как молоко, успевай только пенки злорадства с лица снимать».

Муха валялась на полу в истерическом лае и ответила вопросом на вопрос:

– А знаешь, чем всё это закончится? Ты скоро очнулся. Тишина. Рядом она, раскинулась, как наша планета, прекрасная и развратная, скафандры разбросаны по поверхности, в вакууме плавают инфузории вашей любви в её туфельке.

– Муха, может на звёзды посмотрим? – понюхал он её, когда она успокоилась.

– Может, лучше выпьем? – поняла Муха, что переборщила. И надо было закруглять историю. Больше всего она не хотела сейчас пялиться в небо, в котором, кроме Большой Медведицы, не могла больше распознать ни одного созвездия. – Я налью и посмотрим, если ты прочтёшь мне лекцию о космосе, – пошла она на мировую…