Николай Семченко - Соглядатай, или Красный таракан

– Спасибо потом скажешь, – ответил дядя Михаил. – И запомни: гаданью верь, но поступай по-своему.

Через несколько дней мы с ним расстались. Гурт пошёл дальше, а нас, нескольких девушек, оставили на большом хуторе. Здесь было большое стадо быков, неподалёку от фермы размещался штаб воинской части.

Тут мне понравилось. С утра выгоним быков на луг и сидим с Валей из Ворошиловграда под деревьями – наблюдаем за быками, разговариваем, перекликиваемся с нашим охранником Иваном. Его нам специально выделили, потому что местные жители повадились красть быков. А тут как-никак солдат, да ещё с автоматом!

Одно было плохо, что на кухне всем заправляла та самая Маша, которую бросил Василий. Она знала, что он подсватывался ко мне и, конечно, приревновала. Где-то теперь гулял тот Вася, а я была рядом, и Мария срывала свою злость на «злодейке-разлучнице».

– Мария, дай нам обед в поле! – просила Валя. – Мы целый день быков пасём…

– А я виновата? – огрызалась Мария. – Не дам на вынос ничего! Приходите по очереди на обед…

– Да как Ивана-то от себя отпускать? – недоумевала Валя. – Пока его нет, кто-нибудь быка свистнет…

– А пусть этой барыне автомат оставляет, – злобно прищуривалась Мария. – Её Василий, говорят, обучил стрельбе, пока они вдвоем в той кибитке ехали. И не только в стрельбе она искусница…

– Ой, ну как тебе не совестно?

– Ничего не дам на вынос! – отрубала Мария. – А той барыне даже крошки хлеба не видать! Пусть приходит в столовую и жрёт вместе со всеми…

Но я в столовую не ходила. Мне хватало и куска хлеба, который Валя украдкой приносила с обеда.

И вот однажды запиваю я водой из бутылки свой кусок хлеба, как вдруг подлетает к нам на коне верстовой:

– Слушай приказ! Сегодня будет общее собрание, явка всех обязательна! Быков пригоните в загон на час раньше…

– Что такое?

– Комбат будет речь держать!

Ну, раз велено явиться, мы ослушаться не могли. На площадке собрались все вольнонаёмные работники и солдаты. Маша-повариха сидела на скамейке впереди меня. Обернулась, презрительно сощурилась и процедила сквозь зубы:

– Что, дождалась? Добровольно к немцам в услужение пошла, не так ли? Теперь отвечать придётся…

– Да что ты такое мелешь? – возмутилась я. – Бога бы побоялась!

– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, – захохотала Маша.

Девушки зашикали на нас, схватили меня за руки, а то не знаю, что бы я с этой Машей сделала.

На сцену вышел комбат и начал речь:

– Граждане!… Вы скоро вернётесь в Россию… А знаете ли вы, кто вы такие?

Офицеры, сидевшие на сцене в почётном президиуме, запереглядывались. Капитан Камагоров даже привстал от удивления.

– Нет, вы не знаете, кто вы такие, – закричал комбат. – Я вам попробую это объяснить…

– Что с ним? – запереговаривались мои соседи. – Он, кажется, пьяный… Зачем вышел?

Капитан Камагоров встал из-за стола. Он заметно нервничал, но молчал.

– Вы… Вы… А, что там долго рассусоливать! Вы – человеческий хлам, вы не нужны Родине, – прокричал комбат и, покачнувшись, обхватил свою голову руками. – Видеть вас, гадов, не могу!

Над площадкой повисла гнетущая тишина.

– Товарищ комбат, – тихо сказал капитан Камагоров. – Вам плохо? Может, не стоит продолжать выступление?

– Молчать! – взревел комбат. – Пусть знают правду. В России их ждёт суровое наказание!

И тут тишина взорвалась криками, визгом, плачем. Офицеры выскочили из-за стола, подхватили комбата под руки и увели его в боковую дверь. Капитан Камагоров вернулся явно не в себе. Лицо его посерело, скулы обострились, и он то и дело одергивал свою гимнастёрку.

– Граждане! Успокойтесь! – сказал он. – Простите комбата, простите… Если бы знали, сколько нам пришлось увидеть предателей и всякого рода мерзавцев, которые помогали фашистам терзать нашу матушку-родину… Эх, да что там говорить! Вчера, как стало известно, группу наших солдат расстреляли какие-то фашистские прихвостни, и среди них были власовцы… У комбата немцы уничтожили всю семью, его родной брат погиб на фронте… Поймите и простите его, люди добрые! Мы знаем, что не все, кого угнали в Германию, стали предателями…

– А для чего вы нас собирали? – закричали девушки. – Чтобы настращать будущими наказаниями на родине? Зачем издеваться над нами? Мы тоже люди!

– Успокойтесь, – повторил капитан Камагоров. – Собрали вас тут затем, чтобы объявить: наша искалеченная, израненная Родина-мать зовёт вас, чтобы вы помогли ей подняться из руин. Вас ждёт работа. Проклятый враг разрушил города, в селах на месте хат стоят одни печные трубы, на полях валяются танки, уничтожено всё, что только можно… Настраивайтесь на тяжелый, самоотверженный труд, граждане. Никто, кроме нас самих, не поднимет страну из руин…

В программе вечера значились ещё и танцы. Но на них никто не остался.

Вскоре вольнонаемных девчат перевели в батальон репатриированных граждан. Мы заняли большой двухэтажный дом. Его парадную украшало генеалогическое древо жизни хозяев. Надо же! Люди знали своих предков поимённо, и кто кем был, и когда родился-крестился-женился… А некоторые из наших девчат с трудом могли припомнить, как звали прабабушку или прадеда. Да я и сама не знаю, откуда пошёл мой род.

Неподалеку от дома в густом парке стояла часовня. В её подвале мы обнаружили усыпальницу (а может, склеп – я этих тонкостей не разбираю). В массивных дубовых гробах лежали забальзамированные предки хозяев усадьбы. Среди них была девушка в белом длинном платье. «Как живая!» – испуганно пискнула Маша. «Такой, наверно, была, и Панночка из гоголевского „Вия“– напомнила Дуся. – Красивая, а лицо злое, ведьмовское…»

Но, не смотря на «ведьмовское лицо», мы всё равно часто ходили глядеть на эту немецкую Панночку. И нам казалось, что с ней связана какая-нибудь умопомрачительная история о несчастной любви, разлуках, изменах, коварстве и предательстве.

Свой батальон мы охраняли сами. Постовым никакого оружия не давали, оно было лишь у разводящих. Правда, постовых ставили друг от друга метрах в ста-двести. Так что в ночных дежурствах было не так страшно.

Стою вот так однажды на посту. Слышу: со стороны часовни вроде бы кто-то идёт, песок под ногами чавкает, веточки хрустят. И выходит на тропинку человек в чёрном.

– Кто идёт?

Человек остановился шагах в двадцати от меня и заговорил по-немецки. Я поняла, что он хочет попасть к начальнику батальона. Вскоре пришёл разводящий и увёл незнакомца с собой.

Утром узнала, что незнакомец оказался поляком. Он рассказал о тайне склепа. В одной из его стен были искусно спрятаны драгоценности, старинные картины, серебряная посуда. Поляк не хотел, чтобы всё это вновь досталось хозяевам усадьбы: они с ним слишком плохо обходились, за человека не считали. Но когда тайник вскрыли, он оказался пустым.