Николай Семченко - Соглядатай, или Красный таракан

– Это совершенно неважно, – сказал я. – Не думаю, что ситуацию стоит обсуждать.

– Ты уверен?

– Я уверен в том, что ключ от кладовки должен быть у меня, вот и всё…

Николай Васильевич понял, что никому ничего я не расскажу, но это, впрочем, не означало, что от такого права я отказывался навсегда. И потому он покорно выносил все мои выкрутасы, не требовал, чтобы я сидел на работе от звонка до звонка и старался не реагировать на моё ёрничанье.

– Ну, вот что, – сказал Николай Васильевич, осмотрев плакат с Никитой Михалковым ещё раз. – Ты сам знаешь, что всё у тебя получается тип-топ. Постарайся и без меня работать хорошо…

– Это что? Завещание? – съехидничал я.

– Не дождешься! – нахмурился Николай Васильевич. – В отпуск я ухожу, хочу от всего отдохнуть, и от тебя тоже…

(В отпуск он, видите ли, собрался. А я вообще не знаю, что это такое. Мне неинтересно бесцельное времяпрепровождение, лежанье на пляже или купанье до одуренья, и я просто не понимаю, как можно убивать время на сиденье с пивом в уличном кафе под зонтиком, и на чтенье детективов, и на пикники с шашлыками, вином и глупенькими девочками – в общем, вся эта ерунда совершенно не привлекала меня и, более того, я от неё уставал ещё больше. Зато меня никогда не угнетала работа. Пожалуй, только она даёт истинное наслаждение и самое большое удовольствие. И если даже она меня выматывала и ничего не получалось, всё выходило дерьмово и хуже некуда, – это только раззадоривало, как пылкого любовника раззадоривает кокетка, вечно ускользающая из его объятий. Но большинству людей отпуск необходим хотя бы затем, чтобы на время забыть о своём способе зарабатывания денег, ибо он выматывает слишком много сил и навряд ли является смыслом всей жизни.

И тут я снова вспомнил о записках бабки. У неё, кажется, вообще никогда не бывало отпусков. Сразу после того, как вернулась в свой колхоз, крепко впряглась в работу. В колхозе, однако, задержалась она недолго: заболела малярией, да и приемная дочка часто хворала, вот врач и намекнула, что надо менять климат, желательно переехать в горную местность, и чтобы было вдоволь фруктов, овощей, зелени.

Впрочем, от пересказа толку мало. Потому вклеиваю в свою рукопись ещё несколько страничек из записок бабки).

«В Горнозаводской, куда мы перебрались всем своим маленьким семейством, жило много грузин. Их вывезли с гор, приучали к новой жизни.

Старики не знали, что такое поезд, но их молодёжь уже начала прибиваться к машинам и к железной дороге: учились на шоферов, машинистов, шли в слесаря, путевые обходчики. Бывшим горцам предоставили много льгот. Например, освободили на десять лет от всех налогов. Поэтому многие держали скота столько, сколько могли прокормить. Вокруг домов – сады, грядки с зеленью и овощами. А у русских переселенцев льгот не было. Они получали на пятидневку по пять килограммов кукурузной муки на человека. Но никто никому не завидовал, все жили дружно.

Надо было как-то и самой кормиться, и семейку свою содержать. Устроилась я в трудмастерскую, где села за швейную машинку. Шили ватные фуфайки, хлопчатобумажные брюки, пиджаки, сорочки и нижнее бельё.

Рядом со взрослыми в мастерских работали девочки и мальчики из детской колонии. Бедные дети, обездоленные войной сироты, они жили на территории бывшего монастыря, за высокой кирпичной стеной. Их содержали там, как заключённых: по углам стояли вышки, на них – охранники; воспитателями были мужчины в военной форме.

Колонист Саша, который сидел за швейной машиной напротив моего стола, запомнился как прилежный, серьёзный работник.

– Саша, ты, наверное, хочешь стать портным?

– Ещё не знаю, – мальчик стеснительно улыбнулся. – Вот если найду свою сестру, то это умение пригодится: я одену её как куколку…

– А где у тебя сестра?

– Не знаю, – Саша вздохнул и нахмурился. – Только знаю, где мы с ней потерялись. Они с мамой пошли в деревню за хлебом, а мы с бабушкой остались на вокзале караулить вещи. Люди потом рассказывали, что мама погибла от разрыва снаряда, закрыла собой Наташу, и её подобрала на дороге какая-то молодая женщина…

– А где это было?

Саша назвал то село, возле которого я нашла свою девочку. Неужели это её брат? Моё сердце сжалось, но я не подала виду, что встревожилась.

– Ты пытался найти свою сестру?

– Наш воспитатель сделал запрос во всесоюзный розыск, но ответа ещё нет. Уже три месяца прошло. Как вы думаете, тетя Мария, найдут сестру или нет?

– Кто ищет, тот что-нибудь, да найдёт, – ободрила я Сашу. – Ты, наверное, и не узнаешь свою сестру, когда её встретишь. Она уже не такая малышка…

– Когда мы потерялись, ей был годик, теперь – пять лет. Наверное, не узнаю, – мальчик опечалился. – Может, она сейчас тоже в каком-нибудь приюте живёт. И думает, что одна-одинёшенька на всём белом свете. Представляете, как обрадуется, когда узнает, что у неё есть старший брат!

(Бабушка, что ты наделала? Почему не призналась, что нашла девочку на дороге? Но, может быть, они не брат и сестра? Хотя, если судить по тем пометкам в рукописи, которые я не стал переносить в этот текст, Саша верно рассказал, во что была одета найденная тобой девочка, и о том, что в кармане её платья был маленький резиновый пупсик – тоже рассказал. Это тебя так сильно встревожило, что ты решила уйти из мастерских. Ты боялась ненароком выдать свою тайну или, что более вероятно, – расчувствоваться до такой степени, чтобы открыться Саше, воссоединить его с родной сестрой и, следовательно, стать приёмной матерью ещё и ему. Ты об этом не пишешь. Впрочем, на страничках твоей тетрадки так много зачёркиваний, что можно предположить: что-то такое ты пыталась объяснить хотя бы самой себе. Что именно – я уже никогда не узнаю. Да и надо ли мне это знать?)

Меня этот разговор растревожил, и я решила уйти из трудмастерских, тем более, что мне предложили освободившееся место продавца в сельской лавке.

– Ой, подумай, куда ты суёшься! – всполошилась мать. Простодырая ведь ты, торговать не умеешь. А ну, как недостача будет, а? Угодишь в тюрьму! Ну, и куда мне с твоей девочкой деваться? Я ведь уже старая, не подниму её на ноги…

– Да что ты Надю всё девочкой да девочкой называешь? У неё, между прочим, имя есть!

– Ты и сама редко когда по имени её кличешь. Будто она и неродная тебе, – мама понизила голос. – Я даже подумывала, не чужой ли это ребёнок, может, ты её удочерила… Непохоже, чтоб она нашего роду-племени была. Но потом решила, что, наверное, в отца пошла.

– В отца, – сухо подтвердила я и вернулась к началу разговора. – Завтра пойду оформляться в сельпо. В трудмастерских, как ни стараюсь, копейки зарабатываю. А нам надо и дом обустроить, и одеться-обуться, и прокормиться…