Владимир Лорченков - Кукурузный мёд (сборник)

– Ребенку нужно, чтобы он был одет не хуже других, и магнитола у него была, и мопед, чтоб девчонку покатать, – сказал Толик.

Профессор снял очки, и негодуя, сказал:

– Будущее это образование!

– Куезование, – одними губами сказал Петрика, и друзья со смеху едва не подавились.

– Что вы там ржете?! – негодуя, сказал очкарик.

– Вы всю свою жизнь в Подмосковье будете дачи строить, – сказал он, – и дети ваши будут, а все почему? Потому что папы им из Питера и Москвы да Италии мопед привезут, а книжку – нет!

– А зачем нам эти книжки, – мягко спросил Толик, – враньем голову детям забивать?

– Враньем? – чуть не подавился языком очкарик, Петрика его даже пожалел на мгновение.

– Конечно, – мягко сказал Толик, – чистейшим враньем.

– Чушью про то, что человек от двадцати абрикосов умирает, – сказал Толик.

И презрительно рассмеялся.

Петрика лишний раз подивился тому, как Толик ловко умеет подвести все к нужной ему теме. Толик голова! Безо всяких книг блядских…

– То есть, вы считаете… – растерянно сказал очкарик.

– Я не считаю, – сказал Толик.

– Я в селе рос, профессор, – сказал он, – и абрикосами объедался так, что…

– Срал я от них, что твой Ниагарский водопад, – интимно поделился Толик

Очкарик метнул негодующий взгляд на Петрику. Ну, словно проводник – стаканы, позабавился Петрика.

– Это же подтверждено и проверено Академией Наук! – сказал очкарик.

– Чушь все это, – сказал Толик, – лучше бы ты ребенка побегать в коридор пустил…

– Я… вы… да… – возмущался очкарик.

– Петрика, дай абрикосов, – сказал Толик.

Мальчишка заинтересованно глядел на взрослых. Дверь в купе была уже открыта, и в проеме собралось уже с два десятка любопытствующих, привлеченных спором. Даже проводники стояли, бессильные что-то сделать, поэтому они просто расслабились и стали получать удовольствие от потрясающего зрелища. Спор Теории и Практики, Наития и Разума…

Петрика, торжествуя, снял коробку с третьей полки. Ничего от двадцати съеденных абрикосов хозяину не станет. Не заметит он недовеса. Перебьется Левиафан этот, все равно за коробку сразу платит…

– Раз, – сказал Толик, торжествующе, очистив съев абрикос, разбив косточку и сожрав ядрышко.

– Вы хоть помойте их, – страдальчески сказал очкарик.

– Зачем? – спросил Толик, пожирая второй и третий абрикосы.

– Там же бактерии… – сказал неуверенно очкарик.

– Это в книжках так написано? – спросил Толик, и вагон радостно заржал.

Не смеялся лишь мужичок с серьгой. Он лишь грустно покачал головой, и ушел в начало вагона, некрепко держась на ногах, и очень крепко – за початую бутылку коньяка. Встал напротив окна, уперся лбом в стекло и стал о чем-то думать. Не наш человек, подумал с неприязнью Петрика. Слишком много думает.

– Семь, – считал хором вагон.

– Восемь, – звенели голоса все громче.

– Девять!

Очкарик глядел, как абрикосы исчезают в пасти Толика. Как белые, ядреные зубы здорового, цельного молдавского парня дробят и крошат, – словно косточку абрикоса, – все идиотские, оторванные от жизни представления очкариков-вонючек из Академий Наук про настоящую жизнь. Как облетает шелуха псевдо-учености со рта Толика, который запивал каждую абрикосинку и ее ядрышко стаканом чудесного молдавского вина. Того самого, которое делают из сорного сорта бакон. От которого член крепче Эйфелевой башни, а язык – чернее молдавской ночи. Очкарик глядел…

–… надцать! – кричал вагон.

–… тнадцать! – ревели все.

– Двадцать!!! – закончили они.

Толик торжествующе доел двадцатое ядрышко, хлопнул еще стакан и поднял верх руки. Весь вагон аплодировал. После этого двадцать абрикосов – а Левенталь (вот, вспомнил!) ничего не заметит, потому что оставшиеся абрикосы намочим, и коробка отяжелеет, решили парни, – скушал и Петрика. И что? И ничего! Поезд несся. Люди смеялись.

Даже сын глядел на очкарика с презрением.

* * *

Ночью купе разбудили русские пограничники. В спящих тыкали фонариками, трепали за плечи, бегло просматривали документы.

– Эдуард Петренко… – узнал из уст пограничника фамилию очкарика Петрика

– С какой целью едем? – спросили очкарика.

– Визит к родственникам, – сказал убитый вечерним фиаско очкарик, и Петрика радостно понял, что ботаник не спал всю ночь.

– Поделом тебе, – подумал он.

– Сука ученая, – подумал он.

Сел, протянул паспорт служивому. Дверь была распахнута, так что Петрика видел, как проверяют документы в коридоре у крепыша с фигурой боксера и очередной бутылкой коньяку. Какая по счету, интересно, подумал Петрика. Из тех, что он видел, четвертая. Словно в песок уходит, с уважением подумал Петрика.

– Цель визита? – спросил пограничник.

– Сугубо личная, – сказал крепыш, не отрывая лба от окна.

О том, что он выпил, можно было судить лишь по тому, как медленно и четко произносил крепыш слова. Настоящий молдаванин, умеет пить, подумал Петрика. Эх, если бы еще не думал столько, подумал Петрика.

– А поконкретней? – спросил пограничник.

– Поконкретнее? – спросил задумчиво крепыш.

– Поконкретнее, – с усмешкой сказал пограничник.

– Поездка в северную столицу России, город Санкт-Петербург на церемонию вручения литературной премии «Национальный бестселлер» в качестве лауреата, коим я и являюсь по результатам голосования высокого жюри, – проговорил умеющий пить, но чересчур задумчивый молдаванин, глядя в окно.

– Ни разу не запнулся, – подумал восхищенно Петрика.

– Гм, – сказал пограничник.

Молча протянул документы, и ушел, оглядываясь.

Крепыш сунул паспорт в карман, не глядя, и хлебнул.

Поезд тронулся.

* * *

Утром, когда остывшие тела умерших от цианида Петрики и Толика вынесли из поезда, а проводники, трясущиеся после допроса, отпаивали друг друга валерианой, очкарика о с сыном перевели в другой вагон. С очкарика еще взяли расписку о невыезде по приезду.

– Придется дать показания еще, – сказали хмуро два следователя.

Очкарик покивал судорожно, и утащил мальчишку в соседний вагон, где им выделили отдельное купе. Без соседей, от греха подальше…

Вагон мрачно молчал. Смеялся только лауреат премии «Национальный бестселлер», открывавший девятую бутылку. Он называл это «уважить Роспотребнадзор». В проклятое купе, опечатывать которое не было смысла, уселись два следователя, которым все равно нужно было ехать до Москвы. Вздохнули. Покачали головами.

– Долбанные молдаване, – сказал один.

– Долбанные идиоты, – сказал другой.

– Нет, ну… – сказал один.

– Да нет слов, – сказал другой.

– Да я с детства видел, как старое варенье с косточкой выбрасывают… – сказал один.

– Да это же азы, – сказал другой.