Лия Киргетова - Голова самца богомола

Да можно и о рыбе, в конце-то концов, не о квантовой же физике с ней, не о смысле же жизни.

Какого хрена какого хрена какого хрена? Сдуваюсь, больше не могу, да. Или я должен быть мудрее. Кому я должен?

– Любимая, а как ты думаешь, время – это, всё-таки, феномен или ноумен?

– А чёрт знает, дорогой. Мне кажется, что оно не материально. Хотя вот Шрёдер, ну, помнишь, «Шесть дней творения и Большой взрыв», доказал влияние гравитации на время. Видишь ли, пока есть процесс, есть и время. Так что пока мы с тобой в процессе, время – это феномен, а как только мы из процесса выйдем, то тогда и поймём, если, конечно, будет возможность понимать. Ты, кстати, дочитал «Дао физики»?

– Нет ещё, добью в выходные, «Дао, которое может быть выражено, не есть вечное Дао»?

– Дао что ты говоришь?

– Передао мне масло, ага, и ветчину тоже, спасибо.

– Что ты так смотришь хитро?

– Думаю дао она мне сегодня или не дао.

Ну, пусть не такой диалог, хорошо. Но почему же так примитивно-то всё? Ведь умная же баба, красивая и умная. Куда это прячется со временем?

Кто-то крупно простебался над женщинами, надоумив их вместо слов и разумных действий устраивать театр одного актёра. Идиотская пижама, висящая на заднице мешком, дорогая, вот что вижу я.

И когда ты так наклоняешь голову, то твой второй подбородок выдвигается из шеи ящичком, и вкупе с красным носом и опухшими глазами делает тебя уродиной.

Стоит тётка, неблизкая, чужеющая с каждой секундой моего рассматривания, и хочет любви и ласки. А меня плющит.

Им всем надо раздать памятку, брошюру. По эффективному управлению мужиками. Оттого что я услышу, что я чего-то не хочу или уже три дня или пять недель не делаю, я не захочу. Я расхочу напрочь.

Могу поставить себе напоминалку: дважды в день звонить и спрашивать: как настроение, малышка. Утром целовать и вечером тоже, раз в два дня подойти и обнять, раз в три – трахнуть, раз в две недели трахнуть с особой тщательностью.

Если нужно – так, то нет вопросов, разумеется. Запишу, и если не забуду – сделаю. Без желания. Всё, что затребовано с педалью газа, вжатой до упора в чувство вины – умирает. Закон такой.

Если нужно, чтобы мужик хотел-любил, то принимаем меры молча, дамы. Дистанцируемся. Молчим и улыбаемся, не потому что вы дуры, или мы – козлы, а потому что требовать эмоций – глупость.

От чувства вины я, конечно, могу замереть в глубоком пардоне, но ненадолго. Я сам знаю, когда облажался, а когда нет. Пилить – себе дороже.

И отдельная категория в памятке – такая: если ты, звезда моя живая, мой лучезарный серафим, произнесла фразу: «Неужели тебе сложно бла-бла-бла для любимого человека?», то знай точно, что человек, которому это вкручивается в уши бананом или железным болтом, в зависимости от интонации, не любит тебя вот прямо в данный конкретный момент.

И, более того, он слышит это и думает: «Для любимого человека? А-а, ну-ну». В лучшем случае. Или матом уже. Или просто отключает уши и мозг. Но – не любит.

Желание укротить, подрихтовать, научить, приукрасить, сократить, улучшить, критиковать, оценить, изменить – это признаки нелюбви. Без вариантов – нелюбви проявления. Себялюбия суть.

То, что мы любим, меняет – нас, возможно – до полной потери эго.

Относительность тут невозможна. Или – или. Да или нет.

Если нас ничто не меняет, значит мы ничего не любим.

Я отвлёкся, но Агния этого не заметила.

– Тебе совершенно плевать на меня.

– Нет, солнце моё, я тебя люблю.

– Если бы ты меня любил, то всё бы было не так.

Она права? Она не права. Или я и вправду её не люблю совсем? А если так, то что? Валить?

– Всё, успокойся, – заставляю себя встать, сделать три шага навстречу, обнять, погладить по голове, поцеловать в щеку, приподнять лицо за подбородок двумя пальцами.

– Ну, зачем ты себя снова накрутила, а? Успокаивайся, малыш, напридумывала себе чёрт знает чего, всё-всё. Ну? Давай не будем ссориться дальше? Да?

Она кивает, облегчённо всхлипывает, а во мне щёлкают зубами четыре железные акулы, их металлические челюсти ловят пустоту, скрипят, и я ощущаю внутри лица, внутри ушей, пик зудящего напряжения.

Скрежетать, да, что-то во мне скрежещет. Дао?

Я ещё раз целую её, теперь в губы, отмечая вкус яичницы, заставляю себя целоваться дольше, чтобы у неё не было повода снова возопить и возвести руки к небу; я не хочу ни секунды больше быть здесь.

Дурр-ра! Мне не нужны её слёзы, мысли и тело.

Кто придумал все эти байки о пути к сердцу мужчины через желудок, наверное тот же чувак, который научил их казаться трогательными. Импотент сраный! Какой желудок?

Мне нужно три вещи: возбуждение, интерес и азарт, даже тревога, недополученность, незавершённость. Но возбуждение – больше всего.

Его нет. Расстреляно. Похоронено в грёбаной пижаме. С мишками и сердечками. С желудками, точнее, и мишками.

– До вечера, детка, я позвоню. Давай не будем больше ссориться. Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, но мы ещё не договорили.

Какого хрена какого тупого хрена, а?

Отдельный респект Антуану де Сент-Экзюпери.

«Дорогой Антуан, ты просто забыл добавить, что речь шла о домашних животных и детях, а не о половозрелых особях женского пола, не так ли?

Неделю назад ко мне подошла девушка, с которой я спал однажды, и сказала, что я в ответе за неё, потому что приручил. Вчера одна дама, с которой я не спал и даже не собирался, сказала мне то же самое и захлюпала носом мне в пиджак, испачкав лацкан. Пардоне муа, Антуан, не вижу никакой логики, я слышал эту фразу от тридцати восьми девушек, но я не понимаю, Антуан, на каком основании они считают себя приручёнными? Я не хочу и не способен морально и физически быть в ответе за этих идиоток.

Я бы стукнул тебя в челюсть, мой друг, сославшись на то, что ты приручил меня, и поверь мне, никаких обоснований, кроме личного решения, бездонной глупости и твоей фразы, мне бы не понадобилось.

Прилетай, Антуан, поправь свой текст, мон ами, потому что с каждым годом девушек с испорченным тобою мозгом становится всё больше и больше.

Искренне твой, V».

Лифт вечно зассан. На тринадцатом зашла соседка – девочка лет шестнадцати. Или старше. Или наоборот. Она мне не нравится, нет. Но я мысленно раздеваю её. Не возбуждает. Тогда я делаю шаг к ней и смотрю пристально.

Она сжимается, рефлекторно отступает назад, и я вижу замешательство на её простоватом широкоскулом лице. Глаза голубые. На секунду она начинает сомневаться в собственной безопасности, что-то мелькает в её взгляде, неуверенное, испуганное.

Лифт выпускает нас на улицу, она топает впереди, я какое-то время иду практически за её спиной, но нет, нет, так ничего не получится, нужно с посторонними, не с соседкой.