Александр Проханов - Русский

Теперь, вместо кавказских лиц, отовсюду выглядывали китайцы. Одинаковые, смуглые, в собачьих ушанках, с ласковыми косыми глазами, они широко улыбались, открывая кривые крепкие зубы. Здесь висели махровые полотенца с грудастыми красавицами, зубатыми драконами и ядовито-красными розами. Пестрели плюшевые медведи, верблюды, обезьяны, собаки всех размеров, перед которыми замирали мамаши с детками, желавшими сразу все – и рыжего хвостатого пони, и шелковистого кудрявого пуделя, и веселую макаку с шерстяным хвостом. Из балаганов с игрушками тянуло сладким дымком, запахом вкусной еды. Китайцы подкладывали в железные печурки мелкие щепочки, грели жестяное блюдо с лапшой и мясом, хватали еду деревянными палочками.

– Холосый каспадин, купи твоя детка коску. Все мыски дома нету, – улыбнулся ему узкоглазый продавец, показывая плюшевого полосатого кота с шелковым бантом на шее.

Серж не понимал, зачем он оказался на рынке, кто и куда увлекает его, нанося мягкие направляющие удары. Он испытывал болезненное безволье, странное непротивление, наркотическую расслабленность. Окружавший мир казался миражом. Плюшевый лев с зелеными стеклянными глазами вдруг высунул алый, окруженный паром язык. А в махровом халате померещилось млечное женское тело, и соски на морозе казались фиолетовыми сливами.

Ему чудилось, что за рядами прилавков, за висящей занавеской платьев, ковров, полотенец, скрывается потаенная жизнь. Он видел, как в свете костра люди в халатах и тюбетейках режут барана, и кровь из рассеченного горла хлещет в медный таз. Видел удалявшуюся в глубину узкую улочку с разноцветными китайскими фонариками, и китаец, впряженный в двуколку, везет молчаливого господина в черном цилиндре. И все это сопровождается музыкой, едва различимой, будто ветер приносит заунывные звуки барабанов и флейт, и под эти звуки алая струя из бараньего горла омывает темную медь, и мелькают желтые деревянные спицы китайской двуколки.

Подобные состояния были ему знакомы. Предвещали творчество. Были навеяны таинственными, витавшими в мире силами, которые вселялись в него, убаюкивали разум, усыпляли волю. Расширяли разум, куда вдруг слетались воспоминания и случайные образы, создавая фантастический мир. Преображали обыденные картины в драгоценные панорамы, многомерные витражи, где музыка истекала из цвета, а цвет порождал радуги музыкальных звучаний. Темная струйка, которая влилась в его кровь, была ядом ужалившей невидимой змейки. И этот наркотический яд рождал галлюцинации.

Странным образом он оказался в густой толпе восточного рынка Хомедия в Дамаске или на Гранд-базаре в Стамбуле. Сквозь стеклянную кровлю падало оранжевое солнце, и лавки в сумерках казались отпечатками этого смолистого, как расплавленная канифоль, света. Разноцветные кальяны стояли рядами, как стеклянные гуси, вытянув шеи. Продавец, сладко зажмурив глаза, тянул из мундштука пахучую струйку. Рябило в глазах от медной посуды – пузатых кувшинов, нежных, с узкими горловинами ваз, огромных чеканных чанов, сияющих самоваров и чайников. В антикварной лавке висели старинные сабли, кривые ятаганы, длинноствольные, с большими курками пистолеты. Торговец восточной мебелью любовно отирал куском синего бархата столы, инкрустированные перламутром, оглаживал резные скамеечки, на которых удобно сидеть в тени жасминового куста, поднося ко рту пиалу душистого чая, слыша дремотное воркование фонтана.

– Салям, – поймав его взгляд, поклонился ему торговец.

Серж упивался пластикой восточных изделий, орнаментом ковров, метущимися вихрями арабской вязи на застекленных картинах с изображениями мусульманских святынь. Руководство телеканала поручило ему оформить студию, где замышлялась программа «Исламский час». Выполняя поручение, он приехал в Стамбул, чтобы напитаться духом Востока. Толкался по рынкам, наслаждался зрелищем Босфора с проплывавшими кораблями, с туманными нитками парящих мостов.

Но кончились ювелирные лавки с золотыми перстнями и браслетами, гроздья яшмы и бирюзы, гирлянды костяных и каменных четок. И он снова оказался на московском морозе под розовым небом.

Рынка не было, а черная, словно посыпанная пеплом земля уходила вниз, образуя провал. Воронка ввинчивалась в глубину, словно огромный туманный карьер. Вдоль стен, сжимаясь книзу, кружилась спираль дороги, и по ней вверх и вниз двигались люди – катили тачки, толкали вагонетки. Слышался неумолчный гул, скрежет, подземные глухие удары. Шло строительство. Казалась, строится Вавилонская башня, опрокинутая в центр земли.

Серж спускался по серпантину, глядя в изможденные лица строителей. На них были тюремные робы, ноги схвачены кандалами, руки прикованы к тачкам. Серж шел не сам, а его понукали невидимые погонщики, тянули вниз незримые канаты. Привели на дно котлована и поставили на краю бесформенной черной щели.

Дыра уводила в бездну. Ее края казались мягкими, телесными, в темных морщинах и складках, покрытых блестящей слизью. Щель дрожала и трепетала, сжималась и расширялась, словно в глубине пробегала судорога, и оттуда исходило теплое зловоние утробы. Казалось, в глубине шло пищеварение, непрерывный распад, извергались газы, истекало липкое вещество.

Серж в страхе смотрел на эту скважину в центре Москвы, уводившую вглубь земли, откуда неслись неясные урчания и всхлипы. Что-то набухало и лопалось, хлюпало и струилось. Его влекло заглянуть в эту пугающую глубину, где мерцали тусклые вспышки, летали туманные отблески, и все говорило о потаенной жизни, непознанной и ужасной, наполнявшей чрево Москвы.

Серж приблизился к краю, чувствуя, как скользят его ноги по слизистой оболочке. Его затягивало в глубину, неодолимо засасывало в черное трепещущее влагалище.

Он был готов упасть в бездну, стать добычей чудовищного моллюска, который переварит его, сжует, превратит в зловонный выхлоп.

Он вдруг почувствовал едкий запах муравьиного спирта, хотя рядом не было муравейника, а только отвратительная щель. Сзади раздался голос:

– Холосый каспадина заблудил, потелял долога.

Серж оглянулся и увидел китайца, того, что предлагал ему купить плюшевого кота. Но теперь на китайце не было шапки из собачьего меха и нейлоновой стеганой куртки. Он был голым по пояс, обмотан по бедрам тугой малиновой тканью. На голове топорщился стальной седеющий бобрик. Шевелились кошачьи усики. Грудь, натертая маслянистой мазью, отливала рельефными мышцами. Запястье охватывал серебряный браслет, кулак сжимал двухременную плетку с красной деревянной рукоятью. Кривые голые ноги были обуты в кроссовки, и он был похож на дрессировщика в цирке или на банщика, предлагавшего услуги восточной бани.