Александр Проханов - Русский

– Ну, вот и ладно, – сказал тот, что держал Гребцова за волосы. – Это раньше ты был Ефим, а теперь ты Ксюша, в сраку долбанная! Подробности смотри в Интернете.

И они шумно вышли, захлопнув дверь.

Серж смотрел из угла, как Гребцов натягивает брюки. Надевает, не попадая в рукав, растерзанное пальто. Всхлипывает, шмыгает носом. Повернулся к Сержу.

– Ну, чего ты, чего ты смотришь?! – вдруг громко зарыдал, задрожал плечами, закрыл ладонями лицо, падая на скамейку.

Через некоторое время дверь опять загремела, отчего Гребцов стал отползать по скамейке в угол. В камеру вошел полицейский, наклонился над Сержем:

– Ну ты, псих чокнутый, выметайся! Пусть тебя в психушке лечат, а здесь для тебя койки нет!

Серж поднялся, и его выставили из участка на морозную улицу, где уже горели в темном небе сочные фонари, торопились люди, скользили машины, и город казался огромной глыбой светящегося льда.

У него был жар и озноб, и он блуждал по ночному городу, путаясь в улицах, не узнавая площадей, натыкаясь на освещенные здания, в которых с трудом угадывал знакомые церкви, колоннады театров, высотные дома. Город казался разноцветным бредом, словно в мозг вкололи ядовитую сыворотку, порождавшую галлюцинации и кошмары.

Ему чудилось, что кругом вырастают огромные разноцветные грибы на прозрачных ножках, сквозь которые к шляпкам сочатся едкие струйки света, призрачно переливаются, опадают зеленоватыми каплями, разбиваясь на невесомые брызги. Тянулись вверх прозрачные стебли, распускаясь в небе фантастическими цветами, ядовито-красными, золотыми, с шевелящимися злыми лепестками, вокруг которых воздух воспаленно светился. Извивались водянистые побеги, сквозь которые вверх проталкивались пузырьки отравленного газа, испарялись, зажигая в небе туманное млечное зарево.

Серж ощущал город как средоточие зла, порождающего невиданные формы, которых не могло быть на земле и которые бред приносил из других миров. Он двигался по другой планете среди таинственной жизни, которая была враждебна ему и воспринималась им как зло.

Он оказывался среди геометрических объемов, созданных бесчисленными искривлениями и преломлениями света. Лучи свертывались в спирали, разворачивались в гиперболы, создавали сферы и эллипсоиды, которые превращались в призмы и пирамиды. И все это меняло цвет, скользило, рассыпалось и складывалось. Формы, исчезая, издавали звуки боли, а нарождаясь, источали музыку страха и муки, словно рождение обрекало их на невыносимые страдания и неизбежную скорую смерть.

Сержу казалось, что он сходит с ума. Его разум попал в пространство, исчисляемое другой математикой, описываемое иной геометрией. Быть может, той, существование которой доказал великий отшельник и любитель лесных грибов Перельман. И не этими ли ядовитыми, голубыми и красными, «грибами зла» питался ученый, прежде чем доказал свою непостижимую теорему?

Иногда Серж натыкался на памятники. Каменные или бронзовые, они были прозрачные, что позволяло видеть их внутренние органы. Пушкин был похож на стеклянную колбу с золотистым свечением, у него было два сердца, одно большое, другое поменьше. Оба алые, пульсирующие, гнали кровь по всему телу, пронизанному красной кровеносной системой. Тимирязев был полон прозрачного зеленоватого студня, и внутри, среди ребер и позвонков, чуть выше тазовых костей, чернела крупная шестеренка. Она медленно вращалась, но не было понятно, что заставляет ее крутиться. Гоголь светился, как прозрачная жемчужная медуза, и у него в животе явственно просматривался эмбрион, но не человека, а козленка. Точеная головка с рожками, согнутые в коленях ноги с крохотными копытцами, извилистая пуповина, соединяющая плод с маткой.

Серж знал, что враждебность мира можно преодолеть, слившись с ним. Если жить и дышать по законам зла, по которым дышат ядовитые стебли, горькие грибы, плотоядные цветы. Но для него это было невозможно. Он был русский, принадлежал к мессианскому народу и, как утверждал Профессор, превратившийся в бомжа, был вынужден, в силу своего мессианства, бросать этому миру вызов, не принимать его законов и за это испытывать давление мира, быть гонимым и побиваемым.

Улицы, на которые он выходил, были полны скользящих сияющих существ. Казалось, проносятся стаи глянцевитых жуков-плавунцов, пробегают разноцветные огненные жужелицы. Перебирая членистыми лапками, проскакали оранжевые пауки, разбрызгивая лучистые вспышки. Огромный зеленый клоп с гранатовым орнаментом прополз, окруженный туманным ореолом.

Серж задыхался и кашлял. Атмосфера планеты, на которой он находился, была не пригодна для дыхания. Он хотел убежать из этого мира, покинуть злую планету. Но у него не было космического корабля. Он не обладал чудодейственными способностями Лукреция Кара, чтобы преодолеть гравитацию зла. Он метался по призрачному городу, похожему на сон безумца, и световые потоки подхватывали его, перевертывали, окружали ядовитыми радугами.

Он вдруг увидел, как через улицу по натянутому проводу идет канатоходец. Он был в блестящем трико, жонглировал двумя взлетающими факелами, из-под ног у него сыпались медно-зеленые искры. Из переулка выкатилось огненное колесо, в котором танцевала обнаженная танцовщица с рыжими волосами и ярко-красными губами. Ее голые груди плескались, и к ним прицепилась живая малахитовая ящерица. Прошел, переваливаясь, огромный эмбрион с двумя лобастыми водянистыми головами. Глаза у голов были закрыты. Недоразвитые руки скрючены у груди. На ногах были одутловатые синюшные складки.

Серж понимал, что это бред его воспаленного разума. У него нет сил, чтобы остановить безумную карусель. Мир, в котором он оказался, не поддавался воздействию, не подлежал преображению. Он заслуживал одного – быть уничтоженным. И надо было найти заряд, чтобы взорвать этот город зла.

Он блуждал в беспамятстве, и его возносило на призрачных лучах и опускало в самых разных концах города, среди миражей и видений. Ему вдруг привиделся огромный мраморный камин с чугунными украшениями, в котором пылали поленья, осыпались красные угли. Но камин оказался Триумфальной аркой, в которой мчались белые и красные огни, и он не понимал, как очутился в этой части Москвы. На его пути возник огненный петух с алым гребнем, изумрудной грудью, золотыми летучими перьями. Хлопал крыльями, бил в землю когтистой чешуйчатой ногой, мерцал рубиновым глазом. Но потом обнаружилось, что это церковь в Хамовниках, и он не помнил, как здесь очутился. Впереди, огромная, сизо-стальная, повисла в воздухе рыба. Отливала зеленым, голубым, фиолетовым. Ее плавники огненно, драгоценно дрожали. Но мираж канул, и рыбой оказался Крымский мост, и Серж не помнил, как от Хамовников он вышел к набережной.