Александр Проханов - Русский

Наши одинокие прогулки, обеды в уютных ресторанчиках, вечерами вино, зеленый фонарь в листве, стану читать тебе сонеты Петрарки, и в комнату вдруг бесшумно влетит черно-золотая ночная бабочка.

Он вдруг почувствовал, как напряглись ее пальцы. Она отняла руку, и, открыв глаза, он увидел, как она гибко села в постели. На спине ее играли лопатки, и округлые бедра утонули в постельном белье. Она потянулась к туалетному столику. В ее руках оказался крохотный блестящий пенальчик. Она вытряхнула из него на ладонь несколько серебристых, как капельки ртути, шариков. Положила в рот. Глаза ее минуту оставались закрытыми, веки плотно стиснуты, словно она прислушивалась к тому, как растворяется в ней снадобье.

Открыла глаза, и оттуда брызнул яростный зеркальный блеск, ослепил, и он испугался этого нечеловеческого блеска.

– Я не пойду с тобой, Серж. Ты слишком долго ко мне шел. Я другая. Меня подменили, и я уже не собираю букеты с сентиментальным названием «Нежность» и не стану слушать твои псалмы про желтый одуванчик, цветок Русского рая. Мне здесь хорошо. Мне дают эти маленькие «таблетки счастья», и они приносят блаженство, которое тебе неведомо. Меня любят великолепные, богатые мужчины, и мне нравится переходить из одних объятий в другие. Я летала в Париж на три дня по вызову богатого банкира. Меня пригласил в Эмираты шейх, и я два дня плавала с ним на чудесной яхте по лазурному морю. Через десять минут сюда придет месье Жан Вертье, он покупает в Москве картины русского авангарда и продает их на аукционе «Сотбис». Он говорит, что только в России он мог найти женщину, сделавшую его счастливым. Уходи, Серж, и больше меня не тревожь.

– Нинон, что ты говоришь… Мы пойдем к твоим родителям… Поедем в Италию… Я так к тебе стремился… Мы начнем с той секунды, и они нас не найдут… Там картина Джотто, и у ангела розовые крылья… Нинон…

– Уходи, – повторила она, и глаза ее полыхнули ртутью, которая разбрызгалась во все концы мироздания и опять собралась в его сердце, как невыносимая боль. – Уходи, – почти с ненавистью сказала она.

Он стал одеваться, не попадая в рукава рубахи, роняя на пол пиджак. Она смотрела на него, улыбалась. Шатаясь, он пошел к дверям. Она окликнула его:

– Серж, ты пробыл у меня два часа и не заплатил.

Он полез в карман, вытащил пачку денег. Чувствуя, как зеркала разрывают его на части и разбрасывают обрубки в сверкающую пустоту, он положил купюры на столик.

У выхода ему кланялся обходительный евнух. Москва закутала его в сырые полотенца тумана.

Он был спокоен. Не чувствовал боли. Не испытывал страха. Его ничто не влекло и ничто не отталкивало. Его жизнь была прожита во всей полноте. Он видел, как убивают других. Убивали его. Убил и он. Женщины, творчество, дружба, предательство – все это он пережил и не желал повторений. В нем еще оставались жизненные силы, но их не на что было тратить. То, что он нес в себе, не было пустотой. В душе, где прежде дышало безграничное пространство, раскрывались миры, мерещилось божество, теперь был глухой камень. Так выглядят фигуры, найденные при раскопках Помпей, когда живые тела сжигала раскаленная лава и, остывая, принимала формы испепеленных людей.

Москва была наполнена той же застывшей лавой, казалась мертвым подобием города, который он когда-то любил. Он решил уехать из Москвы куда глаза глядят, без цели, без сожаления, без надежды. Он не выбирал вокзал, не смотрел в расписание поездов. Доехал до Курского вокзала, сел в первый попавшийся поезд, который оказался скоростным «Сапсаном», направлявшимся в Нижний Новгород.

Поезд ровно и мощно, с тихим свистом и шелестом мчался среди серых мартовских снегов, туманных лесов, черных угрюмых селений. В вагоне, где находился Серж, расположилась шумная веселая компания московских интеллектуалов, политологов, аналитиков, которые направлялись в Нижний на какой-то научный семинар. Среди них было несколько иностранцев, забавно коверкающих русские слова. Все они были слегка пьяны, раскованны. Шутили, поддевали друг друга. Передавали один другому бутылку виски, отхлебывали прямо из горлышка. Среди них Серж заметил политолога Матвея Игрунова, который участвовал в мрачной мистерии Керима Вагипова. Призывал вытравить из русского сознания все мессианские представления. Терзал русскую полонянку, похожую на пышных красавиц Кустодиева. Залил ей рот расплавленным свинцом, отчего белое тело женщины покрылось кровавой росой.

Теперь Игрунов, отхлебнув виски, обращался к иностранцу, похлопывая его по плечу:

– Джон, ты не понимаешь нас, русских. Мы живем мечтой, ожиданием. Мы не хотим преобразовывать мир, мы ждем, когда он сам преобразится. Мы верим в чудо, и в этом наше отличие от вас, трудолюбивых американских муравьев. Мы едем в Нижний Новгород. Там есть удивительное озеро Светлояр. На дне его скрылся град Китеж, который когда-нибудь всплывет, со своими золотыми теремами, церквями и колокольнями. Мы ждем, когда всплывет этот райский город. Мы обязательно поедем к этому озеру и, быть может, услышим подводные звоны, тихое пение. Услышим музыку Русского чуда.

Иностранец кивал, пьяно улыбался. Матвей Игрунов передал ему бутылку, и тот хлебнул, струйка с мокрых губ потекла по небритому подбородку.

Сержа не возмутил Игрунов, не вызвал раздражения пьяный иностранец. Просто своей шумной суетностью они отвлекали его, пытались занять место в его сознании, где вместо живого мозга была каменная глыба. Поэтому на первой же крупной остановке, во Владимире, он вышел из поезда и на сырой, неприглядной площади сел на междугородный автобус, идущий в Муром. Комфортабельный автобус скоро наполнился и тронулся в путь, и опять за окнами тянулись серые снежные поля, туманные рощи, в которых по-весеннему начинали краснеть ивы, золотиться кусты, – и туман напоминал мокрую акварель.

Он вдруг почувствовал в груди легчайший толчок. Как если бы в каменном яйце обнаружился зародыш. Этот толчок к чему-то побуждал, и Серж прислушивался, не последует ли второй толчок, в котором будет таиться указание на чью-то волю. Но каменная душа не подавала признаков жизни. И тогда он решил выйти из автобуса.

Он оказался на остановке, на краю мокрого шоссе, под облезшим бетонным козырьком. Несколько женщин в деревенских платках стояли с корзинами и котомками. Шел легкий снег, ударялся о липкий асфальт и таял.

Подкатил мятый, разболтанный микроавтобус, женщины, охая, полезли внутрь, и Серж последовал за ними. Разговор его соседок шел про каких-то гусей, которые подверглись нападению хищного хорька. Серж не вслушивался – не хотел знать судьбу злополучных домашних птиц. Снег за окном усиливался, косо летели хлопья, и в полях за этой метелью не было видно ни лесов, ни деревень.