Алексей Никитин - Victory Park

Тогда только Очереты, не до конца еще веря в чудесное спасение, со своей стороны болота, так неожиданно ставшего озером, начали осторожно присматриваться к незваным соседям, заселившим бывший полигон.

Комсомольский массив был молод и по-советски космополитичен. Аскетичные жилища в новых панельных домах, где на кухнях с трудом могли разойтись двое, заселили недавние выпускники минских, одесских, бакинских, ленинградских институтов. Рядом с ними жили лейтенанты и старлеи, которым счастливая судьба вместо Амдермы, Кушки и острова Даманского определила теплый и мирный Киев. Новые квартиры получали рабочие заводов «Арсенал», «Большевик» и те, кто совсем недавно строил Комсомольский массив, черная кость дарницких СМУ – штукатуры, крановщики, водители.

Все они знали о Киеве мало, а то, что знали, запросто умещалось в узких рамках школьного курса истории, так что оставалось достаточно свободного места для баек и совсем уж невообразимых басен. Они не видели ни прежнего Крещатика, ни довоенной площади Калинина. Не знали они и Украины, считая ее той же Россией, только разве что немного другой и какой-то странной. Потому и Очереты жители Комсомольского сперва просто не заметили, вернее, не посчитали нужным заметить. Какой может быть прок в этих допотопных деревянных развалюхах, коровниках, старых рыбачьих складах и смешной церкви? Страна уходит в космос – на Луну, на Венеру, покоряет мирный термояд! Что общего у нас с неприглядным деревянным прошлым?! Все эти хибары простоят здесь от силы еще год-другой, а потом на их месте появятся высотные новостройки, еще лучше тех, которыми застроен Комсомольский массив.

Очереты на Комсомольский смотрели иначе, и хотя мнение о нем держали при себе, но выводы делали.

Застройка левого берега шла так стремительно, что область не успела передать городу всю землю и все полномочия на левом берегу. Где-то успела, а где-то руки не дошли. Да и что за формальности между своими – власть-то везде наша, советская! Не передали сегодня – передадим завтра. Вот так и получилось, что окруженные со всех сторон городом, прижатые к Днепру Очереты по-прежнему оставались колхозом с законным головой , действующей сельрадой и прочими органами местного самоуправления. В этих органах нашлись люди, сумевшие на глаз прикинуть разницу между оптовой закупочной ценой молока (50 копеек за 40 литров), по которой Очереты должны были сдавать его государству, и розничной ценой (32 копейки за литр) в магазинах. Какие-нибудь пять бидонов молока могли принести небогатому колхозу фантастическую сумму – 50 рублей чистыми в день!

Поэтому уже очень скоро на улицах Юности, Бойченко и Космической, неподалеку от трамвайных остановок и гастрономов, ранним утром появились молочницы в белых передниках. Они не были круглолицы и вызывающе краснощеки – обычные сельские тетки, пережившие войну и голод, слегка испуганные новой своей ролью, но оттого не ставшие менее решительными или голосистыми.

– Мо-ло-ко! – понеслось над спящими кварталами Комсомольского массива. – Мо-ло-кооооо!

Алюминиевыми ковшами с длинными ручками тетки наливали свежее неснятое молоко утренней дойки в хозяйскую тару. Тонкие струйки проливались на киевский асфальт, оставляя в пыли темные пятна.

А к вечеру в полных литровых банках, заботливо поставленных хозяйками в холодильник, появлялась полоска сливок толщиной в три сантиметра – верный признак качества продукта и его лучшая реклама. Поэтому с первых же дней к молочницам из Очеретов начали выстраиваться очереди. Молоденькие киевлянки в туфлях на шпильках и итальянских платформах, с «конскими хвостами» и умопомрачительными «бабеттами» полюбили покупать у них «домашнее» молоко, прежде чем бежать на работу. Привычка рождает привязанность, и вскоре у многих появились «свои» молочницы, которых можно было попросить привезти и «отложить» полкило свежего творожка или пару колец домашней колбасы.

Вслед за товарообменом начался обмен идеями. Чем лечить ячмень у ребенка – золотым кольцом или компрессом с отваром укропа? А при гайморите достаточно натереть кожу чесноком или потом все-таки надо на полчаса приложить березовый уголь с соком корня лопуха? А если муж… ну… как-то непонятно себя ведет? Как узнать, может, кто-то у него там появился?..

И вот тут выяснилось важное: оказалось, в Очеретах живет старый . Одни зовут его дед Максим, другие – старый Багила. Кроме старого в селе есть еще бабка-шептуха. Баба Галя лечит, но может при случае и погадать на картах или по руке, а Багила видит тайное и будущее. Он не лечит, он только видит, но так, что прежде чем идти к нему, лучше подумать хорошо и не спеша, хочешь ли ты знать, что он увидит. Потом ведь с этим жить.

Ах, какие сомнения могут быть, когда тебе двадцать лет, когда двадцать пять? И вскоре тонкие каблучки киевлянок застучали по бетонным плитам аллей парка «Победа». Затем они осторожно заскользили между булыжниками старой дороги на Погребы и Летки, отделявшей Очереты от Комсомольского. И наконец, утопая в песке и глине немощеных улиц Очеретов, теряя набойки, кое-как добирались их молоденькие хозяйки до старой хаты бабы Гали и крепкого хозяйства деда Максима. Добирались, как правило, уже не в одиночку, потому что без сострадания видеть мучения неземных существ на французских шпильках отзывчивые очеретянские хлопцы не могли. Прежде чем они оказывались возле первого перекрестка центральной магистрали Очеретов – улицы Червоных казаков с безымянным козьим переулком, каждой предлагалась крепкая мужская рука и доскональное знание здешних улиц, тупиков, проходимых и непроходимых грязей. И то и другое охотно принималось, потому что без местного драйвера разобраться в географии Очеретов не смог бы и мастер спортивного ориентирования. В скором времени выяснялось, что поддержка и опыт предлагались на дорогу в обе стороны. Возвращаться приходилось, как правило, вечером, и впереди отчаянных девчонок с Комсомольского ждали не только полупроходимые сельские переулки, но и темные аллеи парка «Победа». Доброй славы у парка как не было в первые годы его существования, так не добавилось и после. Потому что, едва возникнув, он стал той ничейной землей, нейтральной полосой, которая не просто разделяла Комсомольский массив и Очереты, но позволяла им, не привлекая ненужного внимания сил охраны общественного порядка, выяснять спорные мировоззренческие вопросы.

Таких мест на границе Комсомольского образовалось три. Главным нервным узлом, конечно, стала танцплощадка, приткнувшаяся на самом краю парка и к нему уже вроде бы отношения не имевшая. Кто знает, о чем думали архитекторы, ограждая это круглое сооружение, словно территорию режимного объекта, рвом с водой и металлическими конструкциями? Опыт каких строек Сибири и Северного Казахстана использовали они? Но, так или иначе, с задачей проектировщики справились, и никаким недозволенным способом, минуя узкую бетонную плиту, переброшенную, словно подъемный мост, через ров с водой, попасть на танцпол было невозможно. Мир и благоденствие сошли на ярко освещенный пятачок. Зато какие страсти бушевали под вяжущие звуки саксофона поздними летними вечерами с внешней стороны крепостного рва! Здесь сталкивались не только интересы Соцгорода, очеретянских хлопцев и Комсомольского. Экстерриториальный статус танцплощадки признали все – сюда могли приезжать и совсем чужие с Воскресенки или даже с Русановки. Но одно дело безнаказанно появиться на танцах и совсем другое – уйти, не ответив на вопросы, задать которые всегда готовы люди, не безразличные к мелочам нашей жизни. Временные коалиции после танцев составлялись самые неожиданные, и нередко союзниками в них оказывались бойцы, при иных обстоятельствах не раз сходившиеся в жестких и безжалостных схватках. Например, парни с Комсомольского и Соцгорода. Возле танцплощадки они заключали временный союз, а конфликтные вопросы решали на Волчьей горе.