Алексей Никитин - Victory Park

Мы живем здесь и сейчас, где бы ни находилось это здесь , когда бы ни происходило это сейчас . Уезжая на месяц, на год, мы смещаем точку отсчета, и все, что было прежде, вся предыдущая жизнь сдвигается, соскальзывает на периферию и уже не кажется настоящей. Мы видели ее во сне, нам рассказал о ней по радио диктор Левитан глубоким драматическим баритоном, мы что-то читали, еще неплохо все помним, но мелочи, детали начинают уже забываться. В воспоминаниях появляется холодящая отстраненность, прошлое отступает под напором свежих людей, ярких впечатлений, и только эта – новая – жизнь оказывается единственной настоящей.

Но как же стремительно все восстанавливается, стоит только длинным стальным ключом открыть дверь квартиры, бросить сумку куда-то между стеной и письменным столом, раздвинуть тяжелые шторы и широко распахнуть окно, впуская в комнату запахи позднего городского лета вместе с теплым предвечерним воздухом.

Створки прошлого и настоящего оказались подогнаны так плотно, словно не было двух месяцев в Херсонесе, словно лишь вчера Пеликан задернул шторы на окне, проверил, выключен ли свет, перекрыт ли газ, и поспешил на севастопольский поезд с аккуратно вложенным в паспорт разрешением на въезд в закрытый город. Он уехал вчера, вернулся сегодня, и на этом – все, эпизод закончен.

Да, закончен, но не забыт. Сколь бы плотно ни смыкала края реальность, прошедшее лето в его памяти будет тихо переливаться цветами херсонесского заката, оно сохранит вкус полынной горечи и быстрое тепло дыхания Сиринги, но время этих воспоминаний придет позже, годы спустя.

Пеликан, между тем, озадаченно покружил по безжизненно-пустой кухне, похлопал дверцами шкафчиков, заполненных несъедобным хламом, и включил холодильник. Полезное устройство тут же трудолюбиво затарахтело, но на его полках от этого ничего не появилось. Родители ожидались из Чернигова через две недели. Сунув в карман пятерку, Пеликан побрел в соседний магазин.

Он рассчитывал вернуться домой минут через десять, но силовые линии на Комсомольском массиве в тот вечер расположились так, что полчаса спустя, кое-как удерживая в левой руке две бутылки «Агдама», Пеликан звонил в дверь квартиры на улице Малышко. Трое бывших одноклассников Пеликана терпеливо ждали вместе с ним, когда же с противоположной стороны двери услышат звонок и наконец впустят.

Позади, как раз у него за спиной, облокотившись на перила и поставив между ног сумку еще с семью бутылками портвейна, стоял, привычно спрятав голову в плечи, Вадик Снежко, звезда баскетбола и чемпион Украины среди юниоров. С Вадиком Пеликан когда-то играл в одной команде. Хорошо порывшись в семейных архивах, они могли бы откопать пару одинаковых грамот, сообщавших об их победах в каких-то полудетских всесоюзных турнирах – Брест, Горький, Куйбышев. Пеликан только потому и пришел под дверь этой квартиры, что встретил Вадика. Без старого приятеля ему здесь делать было нечего, да и с ним Пеликан собирался зайти всего минут на двадцать – посмотреть на знакомые морды, а потом незаметно сбежать.

Рядом со Снежко на лестничной площадке присел Толик Гастроном, а в стороне, на ступеньках, торопливо добивал смрадную «Ватру» Леня Хвостиевский. О Толике Пеликан последние четыре года не слышал ничего, не вспоминал о нем ни разу, и если бы сейчас не встретил его с Вадиком, то мутный образ Гастронома и дальше тихо растворялся бы в темных глубинах памяти, так что когда-нибудь, возможно скоро, развеялся совсем. А вот о Лене года два назад ему напомнили.

В десятом классе, уже заканчивая учебу, между первыми майскими праздниками и вторыми, ранним утром Леня через окно выбрался на козырек над входом в школу и оттуда приветствовал учеников и учителей вскинутой правой рукой, прямой, как меч легионера. На Лене были сапоги, офицерская полевая форма, перекрашенная в черный цвет, фуражка, тоже черная, с орлом вместо общевойсковой кокарды, и старый кожаный плащ. Чтобы все было ясно без слов, на рукав плаща Леня натянул красную повязку со свастикой, а на верхнюю губу наклеил квадратный кусок марли бурого цвета – издали было похоже на усы.

Зачем Леня все это проделал, никто толком не понял. Его быстро сняли с козырька и отправили на полгода в больницу. Осенью он вышел, но аттестата о среднем образовании уже никогда не получил, и теперь то появлялся на Комсомольском массиве, то куда-то надолго исчезал.

За дверью отмечали конец лета. Не то конец лета, не то начало осени, Вадик путался в показаниях, но твердо обещал, что там собрались все наши . Пеликан рад был видеть Вадика, но спросил себя: готов ли он встречать начало осени, если остальные наши такие же, как Толик и Леня? К тому же, на их долгие звонки никто не отзывался, и это давало ему шанс немедленно смотаться из-под глухой, звуконепробиваемой двери. Но наконец очередная тонкая призывная трель точно прошла между двумя горами тяжелого металла, валившегося из колонок, и на этот раз их услышали.

Дверь открыл радостно улыбавшийся, уже крепко вмазанный тип. Не желая ничего понимать, он встал в проеме и жизнерадостно таращился на пришедших. За спиной у Пеликана зашевелился Вадик Снежко, не узнать которого было непросто, однако бухому парню это отлично удавалось. Немая сцена длилась недолго, может быть, несколько секунд, но выглядела невозможно глупо. Надо было как-то объясняться, никто не понимал, как именно и что следует говорить, но тут из глубины коридора, из-за спины хозяина квартиры, если, конечно, он был хозяином, с яростным криком Пеликан! вылетела Ирка. Она оттолкнула топтавшегося в дверях парня и прыгнула на Пеликана с такой силой, что если бы не Вадик, стоявший за спиной, Пеликан точно не удержался бы на ногах. Все втроем они кое-как устояли.

– Пеликан, ты откуда? Куда ты пропал?!

– Прилетел всего час назад. Еще утром был в Симферополе.

– И я вчера вернулась, – Ирка замерла, прижавшись к Пеликану и не желая его отпускать.

Толик, Леня, а следом за ними Вадик с портвейном скрылись в квартире, деликатно прикрыв за собой дверь.

– Ты не представляешь, как я соскучилась!

– Представляю, – ответил Пеликан. – Я все время думал о тебе.

То, что он сказал, было чистой, ничем не замутненной правдой. Створки времени сомкнулись окончательно, и кроме Ирки рядом с ним не оставалось никого.

Вторая повестка пришла в конце сентября. Это была странная бумага, предписывавшая Пеликану явиться в военкомат, чтобы лично получить следующую, третью и на этот раз окончательную, повестку на расчет.

– Какая еще армия? – не поверила Ирка. – Это что, серьезно?