Михаил Ландбург - Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф

– С кого начнём, лейтенант? – спросит сержант.

– С моего отца, – ответит Лотан.

– Вы уверены, лейтенант?

– С полковника Амира Шаца.

– Слушаюсь! – скажет сержант. – Только…

– Что?

– Может, прежде узнать, что думает о вашем приказе полковник Шац.

Лотан достанет мобильник и спросит: «Отец, ты как думаешь?..»

– Лейтенант, поступай, как НУЖНО… – услышит Лотан в ответ.

Полковник отстранённо посмотрел на тарелку с салатом и вернулся в комнату. Вспомнил о приглашении в Университет – декан кафедры истории просил рассказать студентам о первых часах войны Судного дня.

«Теперь уж зачем?..» – полковник закрыл ладонями лицо и стал крутить своё кино…

…В тот день перед дверью, ведущей в родильное отделение, стояла пожилая женщина и трое мужчин.

– Кто тут майор Шац? – спросила медицинская сестра.

– Не я! – ответила пожилая женщина.

Мужчины переглянулись между собой и подтвердили хором: «Не она!»

– У майора – сын! – сказала медицинская сестра.

– Разумеется, сын! – бормотал Амир Шац, направляясь к дверям лифта.

В пустой кабине лифта можно было, наконец-то, от души вскрикнуть. За всю свою жизнь майор от души вскрикивал всего четыре раза; первый раз, когда посадили верхом на ослика, второй раз, когда написал для мамы стишок, третий раз – увидев на Хермоне снег, и вот теперь…

«Сын у меня!» – носилось по кабине лифта. И подумалось: «Сегодня страна обновилась новым человеком, и ещё – властью… Человека зовут Лотан, власть – «Ликуд»…

… В Иерусалиме Ануар Садат

Кажется, что экран телевизора накалился от напряжения.

«Больше не надо войн!» – сказал Ануар Садат.

«Больше не надо!..» – сказал Менахем Бегин.

… – Общество в расцвете своего разложения, – сказал приятель. – Как ты, майор, одобряешь смену тех этими?

– А ты?

Приятель – отменный шахматист – спешить с ответами не привык.

– Жалко Голду [3]! – наконец, сказал он. – Королева всё же… Народная королева… Впрочем, рокировка в ту или иную сторону частенько приносит пользу… А ты решил окопаться под Газой?

– НАДО…

Приятель смотрел в упор.

– Жизнь в песках?

– Арик говорит, что ОЧЕНЬ НАДО…

– Ну да, он говорит… Теперь погоны отцепишь?

– Теперь – без них…

– В песках вас будет много?

– Сколько потребуется!.. Настало время не королевы, а короля!..

Приятель думал долго.

– Всё равно начнут с пешек… – наконец, сказал он.

– Что?

– е2 – е4! Если с белых…

…Солнце обжигало тела, но люди не уходили.

ТАК НАДО…

Люди в песках – его бывшие бойцы.

ТАК НАДО…

Люди привели с собой своих подруг, жён, детей.

ТАК НАДО…

Теперь через их дома проходила государственная граница.

Чертежи плана будущих комнат. Кое-что Лиана отметала – чертила своё…

Шлёпая ручонками и надувая щёчки, по полу ползал Лотан.

Крепкие, надёжные руки поднимали его: «Надо сменить ползунки…»

Между ножками оголённый ствол пушечки. «Придёт время, – думал майор, – сын приведёт её в действие…»

Не то в ответ, не то в насмешку, сын пускал тонкую горячую струйку…

…Полковник сбросил ладонь с лица и, оглянувшись вокруг, прошептал: «И остался Иаков один».

Военный лагерь под Иерухамом,17-ое августа, 3.25.

Письмо, в котором лейтенант Лотан Шац просил освободить его от участия в эвакуации Кфар-Даром, командир батальона получил несколько дней тому назад, однако, посчитал, что поступит разумнее, если на письмо не ответит, а перешлёт его в штаб полка. «Пускай они там сами… Сами…».

Теперь, вернувшись после ночного осмотра постов, Лотан снял с джипа пулемёт и ящики с патронами и, передав их дежурному сержанту, устало побрёл к себе в палатку. Слабый луч света от карманного фонарика высветил на подушке записку. «Не знаю, в чём дело, – писал приятель-штабист, – только командир полка, достав листок из твоего конверта, сильно смутился, даже закашлялся. Листок командир вначале смял, а потом вновь разгладил и, опустив его в ящик письменного стола, надёжно повернул ключ…»

«Вот оно как…» – Лотана охватил холодящий тело озноб. Он повалился на койку, закрыл глаза. Сон не приходил. Внезапно, на смену ознобу, к Лотану пришёл испуг; теперь казалось, что он теряет себя, разваливается на части и даже вовсе себя не ощущает.

«Разве теперь я – не я? – подумал он. – Разве теперь…Может, позвать кого-то из солдат, пускай скажет он, кто я? Солдат, наверняка, скажет, что я – лейтенант Шац. Ну, да, кто же я ещё для солдата? Всё верно: суть каждого из нас, на самом деле, зависит оттого, кто или что находится при нас: при моем сыне я – отец, а при моём отце я – сын, при командире полка я – воин, а при моей жене Офире я – любимый; в Кфар-Даром мы – у себя дома, а без Кфар-Даром мы в…Вот именно…»

Сердце кольнуло и замерло. «Только бы не остановилось… – Лотан осторожно пошевелил одной ногой, потом другой. – Как же теперь?..»

Вдруг различил стуки в висках: «Сегодня на рассвете… Сегодня…»

Встряхнул головой.

«Командир батальона, конечно, прав…

В штабе полка, тем более, правы…

А я?»

Сквозь темную пелену проступили лица Офиры, Идо, отца. «Почему вы здесь?» – прошептал Лотан, погружаясь в сон. Ответ не приходил. Внезапно палатка наполнилась поселенцами Кфар-Даром. Люди прятали друг от друга измученные взгляды, а перекошенные, судорожные рты, оставались приоткрытыми, словно застывшие в безмолвном крике. В висках повторился стук: «Сегодня на рассвете…На рассвете…На рассвете…Сегодня…». Вырвалось из горла: «Господи!..».

Лотан увидел себя идущим во главе взвода, срывающего ворота Кфар-Даром, чтобы…

– Лейтенант, смелее! – скажет отец.

– Разве я смогу?

– Ты – солдат…

– Разве еврей выгоняет еврея?

– Ты – солдат…

– Разве сын выгоняет из дома отца?

– Смелее, Лотан…Ты – солдат…

– Я – сын и отец!

– Ты – солдат…

– Я – муж!

– Смелее, лейтенант!

А потом Лотану привиделась птица с огромными крыльями, которая, покружив над пустыней, вдруг крылья сложила и сбросила себя вниз к коленям сидящего в кресле отца. Наклонив набок головку, она изогнутым и острым, словно сабля, клювом принялась клевать шею полковника. Она терзала шею до тех пор, пока из неё не вытекла струйка крови. И вдруг дом наполнился множеством птиц с огромными крыльями и острыми синими клювами.

«У каждого своя правда и своя ложь, – кричали птицы, – и та нужна, и эта… И он прав, и он, и он, и он… И ты…И сын твой…»

«Нет!» – Лотан услышал звучание своего собственного голоса и вновь ощутил, как дрожит его тело. Голос казался чужим и неприятно резким. «О чём это я?» – пытаясь остановить неуёмный поток странных, невозможных мыслей, Лотан принялся колотить руками то по краям койки, то по темному пространству над собою. «Нет! Нет! Нет!» – вновь закричал он. Его глухие, сдавленные крики разносились по палатке до тех пор, пока он, наконец, не освободился ото сна и задышал ровно, неторопливо. Окончательно освободившись от увиденного во сне кошмара, Лотан, тем не менее, продолжал ощущать неотступное, навязчивое в последние дни чувство непонятной, немыслимой тяжести. Его не переставало смущать то обстоятельство, что люди, хорошо ему знакомые, пряча глаза, зазывают в незнакомую игру, говорят на незнакомом языке, а он, бездумно, без всякой попытки к сопротивлению, идёт вслед за ними. Вскочив с койки, Лотан, словно обезумев, стал метаться по тесной площадке армейской палатки. «Нет! – распахнув брезентовую дверцу и озадаченно озираясь по сторонам, застонал он. – Ни за что!..»