Гвейн Гамильтон - Моя жизнь с русскими. Или Свой среди чужих

Приехали на место. Через окна видны мужики в кильтах. Волынщыки курят и разминаются. Мы входим в зал, где накуренно и в тоже время как-то свежо. Легкий запах потрохи смешается с тем самым односолодовым виски. Запах счастливого канадско-шотландского детства. Запах вечного поэта Рабби. Запах сразу выбил из меня страха. Клин клином. Я сыграл на славу. Для Клана Макаули. Для Клана Камбел. Даже для тех негодяев из Клана Камрен которые, как уверял отец, всегда спирали наши овечки и коровы зимой. Но паче всего сыграл для Рабби, бедного да честного шотландца, как мы все, черт возьми. «Был честный фермер мой отец, он не имел достатка…»

Пятнацать лет прошли с того дня, и много изменилось в моем понимании жизни и самого вечного поэта. Вот, 25 января. Стою я в подъезде на второй балтийской улице в москве, пиво пью с пацанами и пытаюсь объяснить суть этого изменения Кольке и Грише. Ване по барабану, ему можно и не объяснить.

– Да я не говорю, – говорю, – что Маршак плохо перевел стишки, просто другой дух получился, понимаешь? Ну, вкус-то другой. В оригинале он не серьезный, он вообще шут, понимаешь, издевается, а вот у Маршака получился какой-то пафосный образ патриота. Это непременно есть, есть. Но настоящий шотландский патриот – издевается над пафосом, понимаешь?

Но Колька не впечатлен. Он вобще не верить что Бернс шотландец, и думает, кажется что писал на русском языке.

– Да че ты гонишь!? Бернс – поэт Советского Союза, Бернс наш, – говорит, и убегает в киоск за бутылкой портвейна как бы слыша слова самого Рабби «Вина мне пинту раздобудь…»

– Да, – хочу сказать, – Россия родина слонов, я понимаю, – но Гриша меня перебивает. – А ну-ка, стишок какой-нибудь помнишь в оригинале, раз он не наш?

– Ей Богу!– говорю, – сейчас получишь в оригинале, блин. – И начинаю я читать первое что приходит в голову. – Fair fa» your honest, sonsie face, great chieftain o» the pudding race! Aboon them a» yet tak your place, painch, tripe, or thairm…

– Че-че?! Че это значит?!

– Да пес его знает. Не на английском же он писал, а на смесь шотландского с английским. Вот. Да знаешь, Маршак молодец, но мне кажется что для того чтобы правильно передать всю глубину путаницу, он должен был перевести на смесь русского с украинским.

– То есть, если бы он не был советским писателем и не писал на русском в оригинале…

– Ну да, конечно.

Когда бываю в штатах всегда ожидаю неожиданное. Такая уж страна. в своей непредсказуемости штаты похожи на россию. Кто-то всегда стреляет в меня из-за какого-то нелепого угла.

В городе С., штат Массачусетс, в приходе Русской Зарубежной Церкви, познакомился с американцем, который, как я, вырос на среднем западе, который, как я, тоже играл на волынках, у которого, как у меня, было то достаточно серое и предсказуемое пресвитерианское детство тех мест, но который, в отличие от меня, не убежал в россию, не говорил по-русски и никакого желания не имел приближаться к чему-либо русскому.

– Что тебя тогда привело сюда – спрашиваю, недоумевая, – блин?

– Не что, – говорит, – а кто. И ответом сразу осведомлю: Виллям Валлас.

– Ничего, – говорю, – себе. Как это понять? Осведоми пожалуйста целым рассказом чтобы понять.

Так вот, осведомил.

Когда американец нашего рассказа был пацаном, он по семнадцать с лишком раз посмотрел, как, впрочем, и почти все нормальные люди на планете у кого были телевизор и видеомагнитофон, фильм Храброе Сердце с Мель Гибсоном. И после стольких просмотров, он почувствовал, как, впрочем, почти все эти нормальные люди на планете, даже те которые не играли каждый день на волынках, что Шотландия заслуживает свободу и что он сам готов бы положит свою душу вместе с храбрым сердцем, да и не раз, а сколько понадобится пока шотландия не станет воистину свободна от фараонов, тиранов, негодяев и прочих англичан.

Со временем острота чувства ослабевала да не погасла совсем. Она ждала свой момент. И вот несколько лет спустя, появилась возможность, он ее не упустил а оказался со своими волынками в самой шотландии, в горных местах недалеко от Инвернес, столицы Хайландса. Он играл, люди бросали монеты в его шапку, японские туристы фоткались рядом с ним, и он почувствовал себя счастливым каждую минуту без передышки. Пока однажды не заметил седобородого старичка. Старичок проходил мимо каждый день утром, и каждый вечер на обратном пути всегда останавливался посидеть на скамейке по близости. Сидел и слушал, встал и пошел. Так каждый день. И наш американец, будучи любопытным и дружелюбным американцем стал по возможности с ним болтать, здороваться, языком трепать. Когда как. И старичок, будучи дружелюбным шотландцем, не всегда возражал. И со временем они стали общаться на короткой ноге, и старичок с нашим американцем начал говорить как с другом и открыть тайны принадлежащие шотландцам. Однажды заболтались они о Вилли Валлас, о храбром сердце, когда глаза у старичка прикрылись, выражение его лица стало серьезным и тихим. Наш чуткий американец понял что сейчас будет что-то особенное, ну, открытие даже, может, и ждал без слов.

– Перед битвой, – говорит старичок, прищуриваясь еще пуще, – с гордым Эдуардом Английским несли гроб, – говорит.

Чуткий американец ждал молча.

– Да, – продолжает после короткого молчания – гроб с мощами святого Колумба, просветителя Шотландии.

Старичок посмотрел на американца строго и ушел. Американец был впечатлен, но не мог совсем понять почему. Ну гроб, хорошо. Ну ст. Колумб, хорошо. Он вспомнил из фильма что храброе сердце Мель Гибсон вроде слыл набожным каким-то, хотя особого значения не придавал этому фактику.

Достаточно много японских туристов фоткались с нашим американцем, достаточно много шотландского дождя падал на его голову пока с ним старичок не прищурил глаза опять. На этот раз он одним легким движением руки приглашал нашего американца пойти с ним куда-то. Американец, сам не совсем понимая почему, быстро сложил свой инструмент, извинился перед толпой готовящих фотоаппараты туристов, и ушел за шустрым старичком. Шли они сначала через улицы. Когда улицы кончились, шли они через лес на окраине города. Дошли до заброшенного места с маленьким холмиком. американец понял что это все-таки могильный холмик, но ему не стало страшно, ему почему– то стало светло на душе. Он как будто чувствовал что скажет старик.

– Да, – говорит старик, как бы читая его мысли. – После того как англичане подвергли Вилли потрошению и четвертованию и разослали части его тела по бунтующимместам королевства в предупреждение, один верный священник, духовный отец Вилли, собрал эти части и принесли сюда чтобы похоронить по христиански.

Они стояли еще долго без слов, и американец долго размышлял о том, что говорил старичок, потом решил сделать то, что счел нужным, то есть принял Православие и начал ходить в Русскую церковь.