Виктория Токарева - Банкетный зал (сборник)

– Это вы? – догадалась Романова. – А это я.

Попович с недоумением посмотрел на Шурку, как бы спрашивая: «А этот откуда?»

– Знаете, я ревную. Никуда одну не отпускаю, – объяснил Шурка.

Майор сделал каменное лицо и сказал:

– В кабинет я вас не пущу. Подождите здесь.

– Долго?

– Полчаса, – сухо сказал майор.

– Ну хорошо, – согласился Шурка, доверяя Романову на полчаса. – Но не больше.

Попович вошел в особняк. Зашагал по коридору. Романова семенила следом.

– Не могла одна прийти? – семейным голосом прошипел Попович.

– Мы вместе книгу делаем. Детскую. Он пишет стихи, а я рисунки.

Романова как бы намекала, что она человек мирный, неопасный для страны и надо поскорее отпустить ее на благо детской литературы.

Вошли в маленький кабинет. Стол. Сейф. Пыль. Для художника – ничего интересного.

– Ну? – спросил майор.

– Что?

– Рассказывайте.

– О чем?

– О вашей поездке в Италию.

– А что рассказывать? Группа поехала. Все вернулись, а один сбежал. Минаев, кажется…

– А раньше вы его знали?

– Нет. Мы познакомились перед самым отъездом. В аэропорту.

– А вот у меня тут сигнал, что вы помогли Минаеву сбежать на Запад.

– ЧЕГО? – переспросила Романова.

– Вы с Минаевым заранее все подготовили. Обо всем договорились. А в Риме вы помогли ему выполнить операцию.

«Операция», «заговор». Посадят. Посадят обязательно. В этот голубой дом просто так не вызывают. Хорошо бы в тюрьму, а не в психушку. В психушке гормональные уколы. Сделают идиоткой. А в тюрьме все-таки природа. Тайга. Разное освещение. Можно будет порисовать.

– Кто вам дал такой сигнал? – спросила Романова.

– Из вашей группы. Свои.

– Кто?

– Я не могу это сказать. Не имею права.

Романова стала мысленно перебирать состав группы.

Руководитель? Невозможно. Он порядочный человек. Хоть и обласкан.

Лаша? Лаша дурак, но не подлец.

Михайлов? Нет. Он признан. Ему незачем выслуживаться.

Костина? Она пила.

Юкин? Он любил.

Старушка? А ей-то зачем?

«Настройщица»? Но она не из группы. Не своя.

– Кто вам это сказал? – снова спросила Романова.

– Здесь спрашиваю я, а не вы, – строго напомнил Попович и устремил на Романову профессионально-испытующий взор. Романова успела заметить, что глаза у него добрые, как у Чуни Володарского, и лает он не зло и нехотя, а только чтобы слышали хозяева.

– Я его не знала в Москве. Мы познакомились с ним в Италии.

– А вы сказали – в аэропорту…

– Мы познакомились в первый день поездки, а на четвертый он сбежал.

– А зачем он вас предупредил?

– Он не предупреждал. Он что, дурак?

– Но вы рассказали, что он вас предупреждал.

– Я сказала. Но я наврала.

– Зачем?

– Мне было неудобно. Он ухаживал за мной. Все время держал за руку…

– Ну и что?

– Держал за руку. Обнимал за плечи. А потом бросил у всех на виду. И даже не сказал «до свидания»…

– Значит, вам было важно, чтобы он сказал «до свидания»?

– Конечно.

– А то, что он предал Родину?

– А это уже ваши дела. Я вернулась, а за других я не отвечаю. У меня другая специальность.

Помолчали. Пролетел тихий ангел.

– У нас тут один в Швеции сбежал, – вдруг доверительно сказал Попович. – Может, действительно молодым трудно? Может, МЫ что-то не учитываем?

– Мне не трудно, – сказала Романова. – А за остальных я не отвечаю.

Поповича устраивал такой ответ. Получалось, что МЫ не виноваты. Виноваты другие.

– Пишите, – сказал он и подвинул бумагу.

– Что?

– Напишите, что вы его раньше не знали. Больше ничего не надо.

– Одну строчку?

– Можно две.

Романова поняла: их интересовало – был заговор или нет? Заговора не было. Романова не заговорщица, а просто вертихвостка. Версия отработана. Галочка поставлена. Он, майор Попович, завтра положит отчет перед начальством. И пойдет в отпуск.

– Написала. – Романова отодвинула листок.

– Можете идти. Давайте я вам отмечу пропуск.

Он посмотрел на часы и записал время.

Романова взяла бумажку. Пошла к дверям. Перед тем как выйти, обернулась.

Попович рылся в папке. Он уже забыл о Романовой, как Арсений в Италии.

– Простите…

– Да? – Попович поднял голову.

– А вы что-нибудь знаете о Минаеве… Какие-нибудь сведения…

– Только непроверенная информация. – Попович не хотел отвечать.

Романова не уходила.

– Нашли тело без признаков насильственной смерти, – бесцветно сказал Попович.

– А что это значит?

– Умер. Или покончил с собой.

Романова стояла с открытым ртом. Поповичу показалось, что она что-то сказала.

– Что? – не понял Попович.

– Ничего.

Шурка ходил возле голубого дома. Туда и обратно.

– Я в туалет хочу, – сказал он, увидев Романову. – Сюда нельзя зайти?

Романова не ответила.

– Лучше не надо, – посоветовал себе Шурка. – А то войдешь, и не выпустят.

Они пошли по улице. Романова не видела, куда идет. Она передвигалась, как лунатик, когда человека ведет не разум, а Луна.

Что произошло? Он не дошел до посольства? Испугался, что американцы выдадут его своим? И не решился вернуться обратно. Не доверял Романовой. Он ходил, ходил, без еды и без сна, под невыносимым грузом разлуки. И не выдержал. Покончил с собой. Или просто умер. Ему много не надо. Лег под мостом и не встал…

Зашли в кафе. Шурка предложил остаться и выпить.

Сели за столик возле окошка.

– Что он тебе сказал? – спросил Шурка.

– А? – Романова очнулась.

– Что тебе сказал этот майор?

– По-моему, они халтурят. Ленятся. Бериевские псы ни за что бы не выпустили. А этот поверил на слово.

– У меня есть школьный друг. Разведчик. На Кубе работал руководителем группы. Жили, как в раю: теплое море, деньги, фрукты – круглый год. Он в один прекрасный день все бросил и вернулся.

– Почему?

– Никто ничего не делает. Вместо того чтобы сведения собирать, отправляются на рыбалку. Как Хемингуэй.

Официант принес водку, селедку и отварную картошку, посыпанную зеленым лучком. Картошка была красивая, крупная, желтомясая.

– Масло, – напомнил Шурка.

Официант отошел.

– Если эти системы халтурят, то думаю – дело плохо, – заключил Шурка. – Скоро все развалится. Рухнет.

– А когда?

– Не знаю. Мне все равно.

– Почему?

– Так… – неопределенно сказал Шурка и разлил по рюмкам.

– За майора Поповича, – предложила Романова.

Она приподняла рюмку, посмотрела зачем-то на просвет. Вспомнила майора Поповича, простого крестьянского парня. Если бы он проявил рвение, раскрутил дело, то в лучшем случае перекрыл кислород, не дал работать. Мужа – вон с секретной службы. А в худшем случае – мог бы посадить. Разве мало диссидентов спрятано по тюрьмам? Тот, кто писал донос, знал, что делает.

– Меня чужой выручил, а свои заложили, – сказала Романова.