Ильдар Абузяров - Курбан-роман

Пока еще не все потеряно, надо читать книгу. Книгу о бесстрашном моряке, лучшем в своем пиратском ремесле финикийце. Страницы с семидесятой начал проглядываться сюжет, который поведал мне о том, что этот “Синдбад” рос в добропорядочной семье. Окончив мектебе и медресе, он отправился в город Челны заниматься более серьезным изучением Корана и Тафсира. Учителя предрекали ему как смышленому юноше большое будущее. Но, связавшись с уличной шпаной, наш герой стал постепенно забрасывать учебу. Улица манила его.

Читать было забавно, фабула почти как у меня. А впереди еще ждали лихие пиратские приключения. Ведь с какого-то момента наш Синдбад стал промышлять воровством и грабежом. Разбой, пиратство, женщины, алкоголь. Путешествия по тысячам ночных злачных мест. Чем дальше лес, тем больше вес.

И вдруг меня осенила страшная догадка, что эта книга попала мне в руки не случайно, а путем сложных комбинаций. И Мавр не просто так подсунул ее мне. Ибо эта книга – книга моей судьбы. Все, что происходит со мной, уже написано кем-то и когда-то. Мне же остается лишь подтверждать изложенное на страницах книги судьбы. Идти уготованным путем. Катиться вниз. Открытие было настолько ужасным, что сердце мое, вздрогнув, покатилось как снежный ком с горы, поднимая лавину пропащих мыслей.

Давно известно, что уныние – страшный грех. Но каждый раз, впадая в уныние, ты вновь и вновь понимаешь, насколько это страшно и плохо. То есть подтверждаешь данную аксиому. Так же и с жизнью. Все уже написано, и нам только остается собирать готовую картину мира из отдельных событий и ощущений, как разбитую на пазлы мозаику.

Усугубляло положение то, что в тот раз я ночевал на вокзале. В месте, которое предполагает дорогу в неизведанное. Дает надежду, вызывает особое радостное и тревожное чувство. А тут все уже заранее решено. Даже неинтересно. Люди собираются. Строят планы, пытаются изменить свою жизнь – и все без толку. Чему подтверждение я – ворочающийся от бессилия и беспомощности. Совершенно опустошенный, без планов, без надежд, без иллюзий на будущее.

Дальше книгу я отказался читать наотрез. Не хотел знать, что со мной будет. А еще очень боялся плохого конца. На экзамен тоже решил не ходить. Лучше неведение, чем знание своей судьбы. Решив так, я положил книгу о жестоких приключениях в кожаном мягком переплете себе под голову.

Но спать мне не давали милиционеры постоянными проверками. К тому же они открыли фрамуги огромных окон, и ветер, словно ядреный веник в душной бане, то и дело хлестал меня по щекам. Лежать было ужасно неудобно. Болели и ребра, и ягодицы. Но идти было некуда. Я словно был привязан к мачте, чтобы во время шторма наблюдать за бессмысленным, но опасным барахтаньем судна. Я зажмуривал глаза, но заснуть не давало внутреннее смятение. Буря то и дело толкала меня на рифы отчаяния.

Пару раз я вставал, чтобы в привокзальном буфете выпить горячего чаю.

– Что будет? Что будет с ними? – сонно шептал я, пытаясь согреться. – Я просто не имею права провалиться. Проиграть свою жизнь. Потерять все сразу.

И почему эти несчастья свалились именно на мою голову? Нет, такого не бывает. Бред какой-то. В чем я так провинился? И как искупить свою вину?

Упасть в ноги, молить о пощаде, думал я под утро в полусне. Ползать в пыли, рассказать все как есть. Но в глубине души ползать в пыли мне не хотелось, уж лучше остаться независимым бродягой, чем всю жизнь унижаться перед начальством. Так, гордыня не дала мне проснуться, и я проспал назначенное время экзамена.

Утром в пятницу, в день переэкзаменовки, понимая, что безнадежно опоздал, я в обрезанных старых джинсах и кроссовках развязной походочкой, не спеша двигался к университету. Приняв половинчатое решение, я хотел взглянуть в глаза странному человеку, которого уже стал опасаться. Ведь с тех пор, как у меня появилась книга судьбы, моя жизнь начала разрушаться, а, говоря по-другому, складываться по книге со стремительной скоростью. Я даже не буду рыпаться, я лишь верну ему то, что мне не принадлежит: на, мол, забери. И подавись!

Когда я поднялся на кафедру узнать о профессоре логистики, лаборантка растерянно заметила: уже ушел.

– А вы тот самый Туарегов?

– Да.

– Ну и влипли же вы. Доктор с коллегами уже уехал в порт. У них симпозиум в Венеции. Теперь вам нужно готовиться к аттестационной комиссии. Выучить все до единого слова. Впрочем, это вряд ли вас спасет.

– Знаю, – ответил я, воспринимая все случившееся как очередное подтверждение, как знак. Но перед тем как распрощаться с милой сердцу кафедрой, я спросил у девушки: – А правду говорят, что профессор живет один, без семьи?

– Да, он нелюдим, – сказала лаборантка, – это правда.

В квартиру к Мавру я шел не спеша, чтобы быть уверенным: доктор уже точно отчалил от берегов. И никто не сможет мне помешать покопаться в его личных вещах. Нет, я не собирался ничего воровать. Я лишь хотел узнать – кто этот страшный человек. Но если вдруг он окажется дома, посмотреть ему в глаза и наверняка удостовериться, что он знающий, что он – маг, волшебник, что все далеко не случайно. Нет, я ни в коем случае не собирался просить о переэкзаменовке. Разве что перед уходом самому задать пару вопросов, попросить совета.

Я помнил, что дверь логова профессора хлипкая. Замки не надежны. Сигнализации никакой. Это я странным образом успел разглядеть в первый свой приход. И вот теперь мне не составило труда сорвать дверь с петель, навалившись на нее всей тяжестью тела.

Ароматы мускусной старины ударили мне в нос, как только я переступил запретный порог. Такого количества антикварных вещей, старинных книг и рукописей, коллекции кальянов и картин в стиле венецианских мастеров мне и во сне не могло присниться. Не дом, а музей с табакерками, рубка с рубиновыми украшениями, трюм, полный сказочных сокровищ, пещера Али-Бабы, галерея антиквариата.

Здесь было все. Янтарные табакерки, отполированные, казалось, самой природой, морем, с его приливами и отливами, светом солнца и луны. Изящные ящики из-под сигар и пряностей. В ящиках – золоченые шкатулки, в шкатулках – инкрустированные коробочки, в коробочках – серебряная фольга, в фольге – самый драгоценный товар торговцев: табак и корица, за которыми столько человеческих жизней и страданий… И все это словно поднято со дна морского, захвачено с разграбленных и потопленных кораблей. Модели фрегатов ручной работы в бутылках, словно стекло – захлестнувшая их и застывшая волна. И книги, книги, описывающие злодеяния человеческие и подвиги духа с триумфом высоких чувств… а между стеллажами на свободных пространствах стен развешаны ятаганы и сабли, мушкеты и кремневые ружья.