Ильдар Абузяров - Курбан-роман

Опять возникла напряженная пауза. Компания разделилась надвое. К тому же доиграла пластинка. И от этого тишина становилась невыносимей.

– Что поставить на этот раз? – спросил Вецек. – Может быть, мессу Баха? Или пассионы “По Иоанну”?

– “По Матфею, по Матфею”! – закричали все хором.

– Знаете, что я думаю, – заметил Юся, когда грянул хор и мы все приготовились к очередному философскому виражу, – в каждом из нас есть мост Сират, соединяющий бытие и небытие, который одновременно является мечом, занесенным над головой.

– Как разводные мосты в Петербурге! – захлопала в ладоши Юстыся. Прошедшим летом они с Венцеславом ездили в этот венценосный город на Неве.

– Ага, а под ним река Стикс, как в Мисре? – съязвил Вецек о не менее венценосной стране кукурузников – Египте.

– Как вам угодно, – продолжал Юся, – но через этот тонкий, словно ребро лезвия, мост может пройти в рай человек, жертвующий на протяжении жизни из своего сердца. И готовый пожертвовать ради Всевышнего в любой, даже в этот последней момент, собственной жизнью, будь то хоть жизнь с любимой женщиной. И только Аллаху решать – принимает ли он жертву или нет. И пропустит ли Он нас в рай через мост Сират. Или срубит на корню вместе с надеждами. Только ему одному. А нам даже судить об этом нечего…

– Порой мне кажется, – заметил Стасик, – что для проверки, готовы ли мы пожертвовать ради жизни других, которая вся от Всевышнего, собственной жизнью, нам и дана смерть.

Он, как и все мы, думал: поможет ли наша жертва коровой бедняжке Марысе выжить? Опять обращение к Богу – мольба у ворот храма уберечь от всех несчастий. Просьба о милости – “Pace, mio dio” Верди, но уже с другого диска и в исполнении несравненной Риты Штрайх, которой самой досталось не на шутку. “Сила судьбы”.

И тут, словно догадавшись, что все наши речи и мысли о ней, голос подала сама Марыся.

– Что вы привязались к этой теме? – разозлилась она. – Что, вам говорить, что ли, не о чем больше? И что вы все набросились на Стасика? Не видите: человек приехал издалека и устал с дороги.

Она и здесь своей бессмертной самоотверженной любовью пыталась защитить Стасика, не испытывая ни капли жалости к себе.

Нас это поразило, и мы все, в том числе и Крыся, больше не заикались об этом.

– Лучше, Стасик, сыграй, пожалуйста, для всех нас, – попросила она, выговорившись. – Мы все так давно не слышали твоей чудесной скрипки.

– Что сыграть? – Голос Стасика выдавал его испортившееся настроение.

– Сыграй каприсы Паганини, как раньше, – помнишь?

Стасик нервно посмотрел на Тусю – все-таки он приехал в Белосток, чтобы поправить отношения. А Туся в это время смотрела в пол.

Стася открыл футляр и снова посмотрел на Тусю. Затем он достал смычок с небольшим количеством волоса и свою, на этот раз барочную, скрипку с жильными, не обвитыми металлической канителью струнами – ну прямо как у Баха, – хотя и сделанную по спецзаказу на местной мебельной фабрике.

– Нет, я не буду, – отказался Стасик. Отполированная скрипка в его дрожащих руках горела и, казалось, шла на убыль, таяла, как кубинская сигара.

Не знаю, почему он тогда отказался. Мог хотя бы попробовать, ведь нам казалось, ему, как и прежде, сыграть Паганини – раз плюнуть. А может, испугался за технику – все-таки ему в Варшаве приходилось ворочать тюки с табаком. Испугался за свою репутацию музыканта, не убоявшись за человеческую репутацию, как уже неоднократно делал. Или его пальцы еще помнили дрожь и вибрацию шеи коровы. И теперь он почувствовал ту же дрожь в шее скрипки, струны которой пуповиной шли к Марысе, – кто знает?

В любом случае скажи он: “Я не могу, я потерял мягкость рук, перетаскивая мешки”. Или, хотя бы: “Это немыслимо – играть Паганини на барочной скрипке”, – может быть, это менее ранило Марысю. А так получилось, что он отказался из-за Витуси.

– Да он просто издевается, – со злостью прошипела Крыся. – Просто веревки из них вьет!

Напряжение натянутой струной повисло в воздухе. Пытаясь как-то оправдать Стасика, я вспомнил легенду, будто Паганини, чтобы лучше играть, натянул на скрипке струны из жил возлюбленной девушки. Да и мог ли Стася знать, что Марыся только ради него вышла из больницы?

А что другие? Кто молча курил, кто, опустив глаза, потягивал свои напитки. А наша Марыся все еще с белыми, несмотря на химиотерапию, кудряшками, которые в свете свечей горели, как нимб над ее головой, наша стальная леди Жизель, как мы ее называли, наш кроткий жертвенный барашек, смерти которого мы пытались избежать за счет телки с русским именем, только кротко улыбнулась. И ее глаза стали еще более грустными.

Я же, узрев, как дрожат руки Стасика, понял: наш квинтет распадается навсегда. А в следующую секунду мыслями я был уже далеко. В сосновом лесу на даче.

Не возьму с собой телефон, – принял я решение, чтобы никто больше не доставал. “Care campagne, tenere amici”. Обращение к друзьям из “Сомнамбулы” Беллини.

Вечер закончился, мы вывалились из кафе под утро. Снег в Белостоке тоже валил из всех щелей. Снежинки, как тысячи жертвенных барашков, посланных с небес, летели, покрывая кровь миллиардов умерших и страдавших. А вместе с ними в едином порыве, как бы примиряясь друг с дружкой, кружились тысячи виллис с мертвецки-бледными личиками и в белоснежных подвенечных платьях, и ангелочки-сильфиды в длинных туниках из белого газа, с прозрачными крылышками за спиной. И все смешалось в этом кружеве. Одним словом, Белосток.

А в этой плотной белой пелене сияли-чернели глаза Марыси, словно проемы пустоты между крупными белоснежными кудряшками ее волос.

– Что? По домам? – предложил Вецек.

Но расходиться никому особенно не хотелось. Нам, собравшимся вместе, казалось, что мы опять молодые и счастливые. Вино сделало свое дело, и казалось, что мы опять можем начать жизнь с белого листа.

– Белосток мой, Белосток, – затянул Витек.

Но тем не менее после песни начали прощаться. Я обнял Стасика, шепнув ему на ухо: “Не забудь навестить Марысю в больнице”, чмокнул в мокрую щечку Витусю – сейчас это выглядело вполне допустимым. Крепко обнял Вецека. Пожал руки Витошу и Юсе, Крысе и Юстысе. Как никак, завтра мне первому уезжать из Белостока. “Ручку, Церлина, дай мне”. Музыка все еще звучала в моей голове.

Дотрагиваясь до пальчиков Марыси, я увидел, что Стасик и Туся уже двинулись в сторону гостиницы. Они уходили в черноту, в проем между снежинками. Я понял это, видя, как в черных глазах Марыси отражались их уменьшающиеся силуэты. Она даже не смотрела на меня, а, как и весь вечер, исподтишка следила за Стасиком, на этот раз прикрываясь не бокалом, а мной.

И в ее стеклянных от замерших слез глазах я видел, как, отойдя чуть-чуть, Стасик накинул Витусе на плечи шаль-шарф и приобнял своими пуховыми руками за плечи. А та его в ответ крепко взяла за талию. Хотя весь вечер они старались не проявлять свои нежные чувства на глазах у Марыси, но тут, видимо, опьянев от нахлынувших воспоминаний, они потеряли над собой контроль и обнялись. Или, пьяные, решили инстинктивно поддержать друг дружку. Поездка делала свое положительное дело, и их отношения явно шли на поправку…