Александр Солин - Вернуть Онегина. Роман в трех частях

Она не баловала его звонками, уделяя ему в неделю несколько минут, которых было достаточно, чтобы убедиться, что он трезв. Между ними была лишь телефонная связь, и ни положения своего, ни номера телефона она ему не открывала. От предложенной работы он отказался, сославшись на то, что дух его воспрял и воспарил на старом месте. И в самом деле, в голос его вернулась ирония, мысли были устремлены в будущее. Он даже вознамерился добиться успеха, но где и как пока не знал. Так продолжалось три месяца, пока однажды накануне Нового года она не заехала к нему с летучей инспекцией.

Она долго и безрезультатно звонила в дверь и собралась уже было уходить, когда внутри квартиры обнаружилась жизнь, неспешные руки справились с замком, и в образовавшуюся щель протиснулось распаренное Сашкино лицо. «Алка, ты, что ли?..» – округлив глаза, выдохнул он, и на нее пахнуло уже знакомым запахом разложения. Она толкнула дверь и нашла за ней его стыдливо скорченную бледнокожую фигуру, прикрытую смешными голубыми трусами в розовый цветочек.

«Ну что, опять пьешь?» – накинулась она на него, и в этот момент из комнаты капризно и протяжно донеслось:

«Сашенька, ну кто там еще?».

Она на секунду замерла, потом молча обошла растерянную фигуру бывшего любовника и оказалась на пороге комнаты. Там царил страстный беспорядок, и центром его была купленная на ее деньги широкая мятая кровать, на которой восседала оголенная по пояс женщина с лицом и бюстом снежной бабы. Жидкие черные сосульки волос свисали ей на плечи, бесстыжая голая грудь, словно снежная лавина, угрожающе нависла над складками живота, толстая нога выпросталась из-под одеяла, обратив в сторону гостьи грязную подошву ступни. На прикроватном столике уместилась компания из бутылки портвейна, двух стаканов, пепельницы и сигарет. Кресло у окна было заляпано пятнами одежды и нижнего белья. В воздухе пахло чем-то сладким, дешевым и порочным. Вся эта развратная картина дополнялась тихими звуками рояля, которыми ее снабжал музыкальный центр.

Ни слова не говоря, Алла Сергеевна швырнула на пол пакет с привезенными ему в подарок рубашкой и пуловером, развернулась и, не обращая внимания на его растерянные призывы, покинула квартиру.

После этого визита она перестала ему звонить, а потом и вовсе про него забыла.

Через несколько дней в страну вторглось третье тысячелетие и привело к власти экономику дзюдо.

Писатель на Руси, что колокольчик под дугой – чем энергичней бег повозки, тем суматошней он, легкий и чуткий, звенит. Стучат исторические копыта, скрипит сбруя, храпят кони, грохочут колеса, гикает ямщик, щелкает кнут, но о приближении повозки странники узнают лишь по его одинокому отчаянному звону.

Устройство литературного мира таково, что всё когда-либо написанное и опубликованное занимает место на его небосводе. Иные звезды видны там невооруженным глазом, другие разглядишь лишь в мощный телескоп. В свою очередь ненаписанное и неопубликованное представляет собой литературную темную энергию и непредсказуемым образом влияет на блеск и нищету литературного звездного атласа. Хотя, почему же непредсказуемым – очень даже предсказуемым! Ведь если нет сомнения в том, что литературная вселенная расширяется, то также верно и то, что с некоторых пор ее расширение происходит с ускорением. И виной тому (если, конечно, в этом можно видеть вину) темная энергия. Если так будет продолжаться и дальше (а именно так дальше и будет продолжаться), то новые галактики на периферии литературного процесса скоро выйдут за горизонт событий и станут нечитаемыми, поскольку скорость их возникновения превысит скорость чтения при снижении общего числа читающих.

То же самое с высокой модой: скорость появления и исчезновения коллекций заставляет сделать вывод, что красоты либо нет, либо ее слишком много, и тогда это не красота, а сплошное безобразие. Прав, прав был маэстро Сен-Лоран, предупреждая, что занятие модой – дело убийственное: четыре коллекции в год, и каждая должна быть лучше предыдущей. Ну, четыре не четыре, а две в год вынь, да положь. Не считая тех, что питают фабрику, а стало быть, внимания к себе требуют не меньше. Права оказалась и Полина, назвавшая их первую коллекцию увертюрой – пусть и красочной, но короткой. Что такое девять платьев, если парижская норма требует их, дневных и вечерних, по нескольку десятков в каждом дефиле!

С появлением Дома она объединила всех дизайнеров и конструкторов в одну службу. Одна их часть занималась коллекциями, другая – готовой одеждой, причем, обе части были связаны принципом: сегодня – коллекция, завтра – оптовая партия: она не могла позволить себе роскошь тешить за свой счет испорченный вкус узкого круга ценителей в клетчатых пиджаках и всесезонных шарфиках. Подобно хищной птице она парила в высоте, но цели ее были вполне земные. Недаром про нее говорили, что ее модели высоки для низкой моды и низки для высокой.

Несколько способных дизайнеров, вкусу и чутью которых она доверяла, с беспристрастием ученых просеивали через себя высокие модели ведущих западных домов с целью разъять на элементы их чуднУю гармонию, сформулировать тенденции и отыскать эстетические бреши, которыми можно было бы воспользоваться. Тем же самым занимались их коллеги из отдела готового платья. Возникавшие в ходе исследования идеи иллюстрировались сотнями эскизов – все для того, чтобы нащупать удачное сочетание формы, цвета, объема, фактуры, уловить, так сказать, изменчивое обличие красоты. После этого садились вместе с ней за овальный стол и, передавая друг другу эскизы, выбирали самые удачные.

Ох, уж этот образ и его воплощение! Каково это – мыслить не деталями, а концепциями! И не два раза в год, а каждый день! Теперь ее нынешние произведения отличались от тех, что она сочиняла, будучи простой модисткой, как четверостишие от поэмы. «Каков прогресс, каков размах!» – могла бы радоваться она, если бы не развившийся у нее через несколько лет синдром конвейера, отдающий запахом машинного масла прибыли, звяканьем невольничьих цепей призвания и ровным шелестом чужих дефиле, из которых надо было извлекать музыку модных сфер.

Их коллекции, приспособленные к широкому спросу, с удовольствием покупали столичные и иногородние заказчики, а пошитые из тех же комплектующих, что и головные модели, продавались в их фирменных магазинах, открытых ими в Москве и Питере. Через Клима им доставались заказы на корпоративную форменную одежду – модный род упаковки, которой скороспелые империи стремились прикрыть свое квасное исподнее.

Они обшивали капризных наследниц новых императоров, и некоторым из них приходилось мягко и доходчиво объяснять, что принцесса не потому принцесса, что у нее папа король, а потому что никогда не выражается матом. Им доверяли себя пустоглазые подруги видных бандитов и дочки низкородных выскочек, а также актрисы московских театров и жены важных чиновников, с мужьями которых Клим, вытащивший к этому времени бóльшую часть своих дел наружу, так хорошо теперь ладил.