Елена Кузьмичёва - Мёртвое море памяти

Там за лесом…

Там, за лесом – ничего нет.

Я не мог избавиться от одиночества в этом сером городе больных жизнью. Я чувствовал себя навсегда потерянным для мира и людей, но не мог уехать. Отчаяние властвовало надо мной. Оно не было для меня разрушительным чувством. Я имел к нему привычку, похожую на привычку к курению. Я никогда не мог долго наслаждаться счастьем, беззаботным, как вечное лето в городе фонтанов. Я начинал скучать по грусти, и с возрастающим нетерпением ожидал её прихода. Я редко признавался себе в этом и всегда наигранно (или так кажется только теперь?) сокрушался перед самим собой, что безутешно мечтаю о счастье, а судьба преподносит мне новые и новые удары.

Но правда состояла в том, что слишком долгое спокойствие неизменно рождало тоску по отчаянию, я не находил себе места, я ждал прихода отчаяния, как заядлый курильщик ждет новой сигареты. Эта плохая привычка, но труднее всего искореняемая, потому что она порабощает душу, а не тело. Отчаяние предсказуемо, как волна, которая ритмично, раз за разом набегает на тихий песчаный берег мыслей. Я знал, что мне не избежать этой волны. Я знал, что буду счастлив, когда эта волна накроет меня с головой. Я знал всё это и ждал, что волна вот-вот набежит на берег.

Почти с наслаждением позволив отчаянию завладеть мной, я отправился в вечернее путешествие по улицам, которые в этом городе никогда не становились чёрными, а лишь приобретали более глубокие оттенки серого цвета.

На одной из центральных улиц перед большим супермаркетом сидел калека без ног и рук и приговаривал: «Помогите, пожалуйста! Помоги-и-ите, пожа-а-алуйста!»

Я высыпал ему в сумку всю мелочь из кошелька и сел рядом с ним на остывшие бетонные плиты. У него были только наполовину поседевшие волосы, но морщины на обветренном лице и глубокая усталость во впалых глазах, цвета которых я не мог разглядеть в сумерках. Мне хотелось спасти себя от одиночества, я готов был кричать о помощи, и я выбрал его для своего тихого крика, сам не зная почему.

– Кем вы были раньше?

– Экспедитором.

– Где вы побывали?

– В Баренцевом море.

– У вас никого нет?

– Жена.

– Тогда почему вы здесь?

– Пенсии не хватает.

– Что с вами случилось?

– Я попал в автокатастрофу.

– Давно?

– Пятнадцать лет назад.

– Давайте поговорим, – попросил я, с нескрываемым отчаянием глядя в его лицо, которое не выражало никаких эмоций. Это был мой первый крик о помощи, который услышали люди. Первый и последний. Боль душила меня. Я упивался отчаянием.

– О чем?

– О чем угодно.

Несколько секунд молчания. Это было новое молчание. Молчание ожидающее. «Помоги-и-ите, пожа-а-алуйста!» – успел крикнуть он, пока я ждал, а потом, наконец, коротко и строго, но без тени злости, произнес:

– Ты лучше отойди. Когда ты рядом, все проходят мимо.

Одиночество душило меня. Внутри себя я захлебывался в рыданиях. Я молча встал и пошёл прочь. «Помоги-и-ите, пожа-а-луйста!» ещё долго раздавалось в воздухе позади меня.

На самом деле я понимал, что сам причинил себе боль. Глупо было просить о помощи у того, кто нуждался в ней больше, чем я сам. Я заговорил именно с ним, потому что почувствовал в нём более глубокое и продолжительное одиночество, чем моё, но его одиночество было иным. Он спрятался в нём, как в толстой скорлупе, ему не было дела до других людей, ему было всё равно, унижаться перед ними или делать что-то ещё, он не нуждался в людях, он нуждался в деньгах.

Его волосы стали наполовину серыми, зарубцевались огромные раны на месте рук и ног, его кожа стала грубой ещё под холодными ветрами Баренцева моря, но сердце его зачерствело многими годами позже. Я понял это и простил ему равнодушие к чужому одиночеству.

Мне даже захотелось побыть одному, и я пошел домой, пить кофе и смотреть через холодное оконное стекло на все, что происходит снаружи. Только снаружи ничего не происходит. Ходят по тротуарам люди – одни и те же люди, по одинаковым тротуарам. Большинству из них жизнь кажется выносимой, потому что думать о ней у них нет времени. Но однажды кто-нибудь из них подумает, – и идеальная конструкция обыденности рухнет к чертям.

Излечившись за долгую бессонную ночь от лихорадки отчаяния, я вскоре исчез из этого города, оставив его жителей просить милостыню у торговых центров и запоздало искать лекарства от привычки к одиночеству.

Оставшись наедине с городами, вагонами и рельсами, я терял свою жизнь на горизонте памяти, но приобретал новые и новые мысли о ней. Бесполезные мысли о прошлом, которое напоминало пыльный старый фотоальбом. Альбом, где можно увидеть каждый нюанс канувших в Лету чувств и событий. Можно увидеть, как я веселился с друзьями, как был счастлив с Анной, как выражал свою нежность, убирая прядь волос ей за ухо, можно всё увидеть, но почувствовать это вновь – никогда.

Как-то раз, направляясь в магазин через небольшой лес, я оказался на отлично вытоптанной, но испорченной дождем тропинке. Бездомные жители города заботливо разложили вдоль дороги свои спальные места из телогреек, старых матрасов или сдутых резиновых лодок. Вокруг валялись пустые бутылки. Из-под пива, водки, настойки боярышника и портвейна. Вдалеке, как путеводная звезда, виднелся яркий экран с видеорекламой возле магазина. Небо было серое. Уже повеяло вечерней прохладой. Моросил дождь.

Я взглянул себе под ноги, споткнувшись о кочку, и увидел там размокший и грязный альбом с фотографиями. Бережно подняв, я унес его с собой. Я не мог не поднять. Расплывшиеся краски, фрагменты лиц, жестов, мимики цепляли, как разбитое зеркало. В моих руках оказалась шумная свадьба. Девушка – красивая блондинка с пронизывающим взглядом. Я не знал, был ли он таким в реальности или таким его сделала дождевая вода.

Я погрузился в размытые краски чужой жизни. Мне представилась шумная свадьба, на которой все были счастливы. Белоснежное платье невесты. Насыщенно черный костюм жениха. Кто из них больше ждал этого дня? Он надевает кольцо, касаясь её чуть дрожащих нежных рук с длинными пальцами. Она смотрит на выражение его лица с чувством, близким к восторгу. Они танцуют в центре ярко освещенного зала. Боясь быть услышанным, он произносит, приблизив губы к её уху: «Теперь – навсегда». Её лицо озаряет улыбка женщины, которая знает, что она единственная. «Я люблю тебя». «Горько!» Никогда не любил традицию кричать «Горько» на свадьбах. Сколько часов они были счастливы? По его лицу пробежала тень, когда он увидел усталость в её глазах. Или он не заметил усталости? Я подумал, что, должно быть, она была с ним несчастна. В альбоме этот момент ещё не наступил, но предчувствие его сквозило в каждой фотографии. Хотя, быть может, я выдумал это предчувствие, или его выдумал дождь, размыв очертания и краски и оставив от изображений лишь фрагменты.