Евгений Филимонов - Иди сквозь огонь

Катя слушала разговор и ничего не понимала. Цыганка, кайзер, валет. И в этом салате – Грай. Хотя, она поняла, что это всё – имена. И, возможно, одно из имён – и есть имя того наркоши, что повстречался ей тогда. А разговор продолжался.

– Что она сделала? Залезала ему в голову? Сева, ты там, случайно, сам не того, с пациентами своими? Нет? Веришь? В её способности веришь? А, Кайзер ей верит? Розе, то есть? Понял, понял. Да, припоминаю я. Было такое, давно. Нет, ваш выпуск не при делах, до вас случилось, и вы вряд ли эту историю знаете. Да, я про Розу. Вот значит, как жизнь повернулась. Что ж, спасибо, Сев. Я потом перезвоню ещё. Ага, вот и ладушки.

Пал Палыч спрятал телефон и поднял глаза на Катю. Она увидела, как на его лице блуждает растерянность и… и – надежда. Что такого он услышал, и кто такой этот Сева, у которого есть пациенты? Катя не знала, что делать теперь, когда получила внезапное подтверждение знакомства стоящего перед ней пожилого человека с человеком по имени Грай. И, похоже – не только с Граем.

А он задумчиво посмотрел на неё и вдруг сказал:

– Ну, спрашивай, Катерина. Ведь вижу, что в разговоре и для тебя кое-что понятно, не так ли?

Он произнёс это уверенно и обыденно, словно читал её, как свою дочь. Катя хотела бы удивиться, но сегодняшний день, похоже, стал днём открытий, и удивляться можно будет потом, сразу всему, скопом.

– Да не удивляйся ты, дочка. – Пал Палыч устало улыбнулся. – Знаю я, что интерес у тебя есть касаемо одного паренька. Не знаю, правда, каким боком вы связаны, вижу – что не тем, каким я боялся. И это хорошо. Я свои вопросы потом задам, после твоих. Хотя, возможно, они не понадобятся. Ну, давай, давай, не робей.

Палыч присел на парапет и всматривался в лицо Кате, прислушиваясь к собственным эмоциям, уподобившись необычному сканеру, просвечивающему людей насквозь и видящему всю их подноготную.

А Катя собиралась с мыслями. Вопросы были, но – с какого начать? А, была – не была.

– Павел Павлович, кто такой Валет? – она начала с незнакомого имени, по смыслу не слишком серьёзному. И угадала. Глаза собеседника дрогнули от удивления, и Пал Палыч хмыкнул.

– Ну, вот. Сразу в цвет. Чудеса, да и только. Сама не догадываешься?

Катя поняла, что это ответ. Ответ на её вопрос, и намёк на не заданный Палычем. Что ж. Всё правильно, вопросы, похоже, имелись с обеих сторон. И она начала свой рассказ.

Пал Палыч слушал её внимательно, не перебивая. Кое-что он и так додумал, сопоставив вид Валерки, и содержимое карманов его пиджачка.

– Мерзавец, – он всё же не удержался от комментария, и Катя кивнула головой, совершенно не удивляясь услышанному – а какого ещё эпитета может заслуживать человек, пришедший в школу для продажи наркоты? И продолжила рассказ. Замявшись в месте, где случилось выходящее за рамки того, что можно рассказывать незнакомым людям. Да и не всякий примет услышанное. Палыч уловил заминку.

– Что? Что случилось с Валерой? – Он привстал с парапета, но удержался от порыва и снова сел. – Что? Кать, рассказывай. И, поверь – я слышал в своей жизни такое, что тебе и не приснится даже. И не только слышал, а и видел. Поверь.

– Не приснится, говорите? – Катя улыбнулась. Ей захотелось рассмеяться, Павел Павлович угодил пальцем в небо. Вот только для Кати небо с недавних пор стало размером с овчинку. Там, во снах.

– Павел Павлович, если бы вы видели мои сны, то не говорили бы так. – Она выделила тоном то, что нужно, и Палыч уловил поставленный акцент.

– Он…? Ты…? – Подсознание уловило смысл, но разум ещё не сложил понятое в слова. И Палыч поперхнулся словами, которые застряли где-то в глубине.

– Да. Я безумно хотела его наказать, и наказала. Так, как сумела. Я думала, он просто не сможет больше наркотики терпеть. Вообще. Понимаете? Даже разговоры о них, а не дела всякие там.

– Девочка, девочка… – на лице Палыча разом выступили все признаки его возраста. Морщины, прятавшиеся в уголках губ и глаз, вдруг изрезали лицо глубокими каньонами. А глаза налились свинцом боли. – Господи, да что ж ты… Хотя, да. Справедливо.

Старик тяжело вздохнул, поёрзав на месте.

– Да, справедливо. Признаю. Вот только силы ты своей, похоже, не рассчитала. Валерка сейчас в коме лежит, и на человека не похож. Так, овощ овощем – не то капуста, не то баклажан.

Катя недоверчиво смотрела на него, не понимая – или не принимая? – сказанного. В коме? Как так? Не может быть!

– Не может быть! – Она почти кричала, осознавая вдруг, что сказанное – правда. Что огонь, живущий в ней, оказался не просто ласковым и нежным зверем, который может лишь легонько оцарапать. Ведь он сжёг её – там, во сне. Неужели…

– Сжечь? – переспросил Палыч, и она поняла, что рассуждает вслух. А может, он увидел биение пламени в её глазах.

– Там, в больнице, цыганка сказала, что Валета сожгло что-то, во сне, в котором он болтается. Но он выкарабкается. – Палыч с надеждой посмотрел на девушку, ожидая, что она сможет пояснить что-то.

Но, Катя не могла понять услышанное. Да – она сгорела. Но это случилось с ней, в её сне. Причём здесь Валера? Или её огонь перекинулся и на него, непонятным способом? Но, как он прошёл это чистилище? Как он смог?

– Как? – Палыч снова уловил Катины мысли.

Или она снова размышляла вслух? Катя поняла, что совсем расклеилась, новость совершенно выбила её из колеи привычного холодного равновесия.

– Катя, он детдомовец. А это – чистилище на земле, поверь. Чистилище, хотя дети не могут быть грешны, просто из-за того, что родились. Но, жизнь такова, что им пришлось. И многие не очистились, а наоборот. Но – закалились все дошедшие до выпуска. Вот…

– Но, Павел Павлович… Я сама не знаю, что же тогда произошло.

– А вот в это я верю. Верю, девонька…

Палыч замолчал, переживая. Замолчала и Катя, пытаясь как-то привести чувства в порядок, уложить свалившийся груз ответственности за содеянное. Пусть и по справедливости, вот только от этого, почему-то, не становилось легче.

– Не казнись, Катерина, не надо.

Когда-то он принимал на себя все горести и невзгоды обитателей детдома. Тех, кто находил в себе смелость и силы, чтобы поделиться тайным с властелином мастерских детдома. И сейчас он ощутил себя тем мастером, и даже уловил поплывший запах свежих стружек. А Катя, распахнув глаза, смотрела на старика, ощущая исходящую из него волну тепла. И оно согревало, укутывало дружеским объятием.

– Что сделано – не воротишь. А я верю, что зла ты не желала. Такого, по крайней мере. Да и выкарабкается он, говорят. Причём – новым человечком, словно заново отлитый солдатик оловянный. А переплавка никому ещё не мешала, знаешь ли. Закон такой, физический… Шлак выгорает, а железо чистое становится. И каким оно станет – то мастер лишь знает, что за печью следит, в которой крица томится.